ЛЮДМИЛА ШАРГА

ПАРУС АЛЫЙ, ПАРУС БЕЛЫЙ

ДАВАЙ ГОВОРИТЬ О ГОРОДЕ

Давай говорить о городе,
который нас ждёт и любит,
там глупые птицы – голуби,
там разные птицы – люди.
Давай говорить об улицах,
что счёт свой ведут от моря,
а море – оно волнуется
и пирсы седые моет.
Давай вспоминать о двориках –
обители капитанов,
о пристани всех затворников
в тени вековых платанов.
Ах, жить бы с тоскою вечною
под их кружевною сенью,
встречаться у моря вечером,
и в церкви – по воскресеньям,
и под молодыми липами
надежды растить и холить…
Вот только для жизни выпала
война да время лихое.
Но в этом смертельном холоде,
где стало кровавым солнце,
мы вспомним о вечном городе,
и этим с тобой спасёмся.

***

Удивительно тёплый ноябрь
этой осенью щедро отмерен,
не досказана сказка, но я
в продолженье – по-прежнему – верю.
Оттого что дожди в дневнике
всё идут и идут между строчек,
карандаш неподвластен руке,
и сбоит неразборчивый почерк.
Каллиграфия ранней поры
проливными дождями размыта,
и оборванных строчек костры
гасит время – безжалостный мытарь.
А казалось – любую – бери,
созидай свой мирок под часами,
до утра погаси фонари,
и туман назови парусами.
Ничего, что не видно ни зги,
всё туманное станет прозрачным,
а наскучат туманы – зажги
одинокий фонарик маячный.
Изменяя и сущность, и суть,
намывается свет по крупицам.
Не его ли в стихи принесут
по весне перелётные птицы?
Где-то там, за оконным стеклом
прорастёт стихотворная завязь.
Скажешь: сколько воды утекло,
а стихи, как ни странно – остались.

ПАРУС АЛЫЙ, ПАРУС БЕЛЫЙ…

Парус алый, парус белый…
Мне волна морская пела,
пела-пела, напевала,
за собою зазывала.
К берегам далёким южным,
в царство раковин жемчужных,
в край коралловых атоллов,
кольца хрупкие которых
розовеют на рассвете,
а над ними южный ветер,
Южный Крест и южный Парус…
южной ночи звёздный гарус…
Море пенилось, кипело,
а волна всё пела, пела,
пела-пела, напевала…
В тех краях я не бывала.
Где-то ждёт далёкий берег,
на песчаных дюнах белых
ветер тонкий шлейф оставил,
след терялся,
таял,
таял.
Рядом россыпи ненужных
створок раковин жемчужных,
перламутр, под слоем пыли:
чьи-то сброшенные крылья.
Былью станет сказка чья-то.
А моя – хоть простовата,
сказкой пусть и остаётся,
трудно для себя поётся.
Парус алый,
парус белый,
мне волна морская пела.
Пела, пела, напевала,
я за нею уплывала…

***

Нам бы жить у моря Красного,
где вода – синее синего,
вот была бы жизнь прекрасная,
кругосветно-апельсинная.
А потом у моря Жёлтого,
где гнездится цапля белая,
раскрывая зонтик шёлковый,
созерцать малину спелую.
Если выпало в империях
задыхаться от отчаянья,
знай, поди, к какому берегу
нам по осени причаливать.
Вот и тянет к морю Чёрному,
есть оладьи с ежевикою,
завести кота учёного
и русалку луноликую.
Мчатся золушки за принцами,
им успеть бы до полуночи,
ну а нам пора в провинцию –
право-слово – хватит умничать.
Заварю-ка кофе чёрного
и чего там… с ежевикою,
для тебя – кота учёного,
я – русалка луноликая…

СИНИЕ СТИХИ

Летний вечер у дверей,
словно ангел – тих и светел,
далеко – за семь морей –
улетел бродяга-ветер.
Дремлет стая синих гор,
чуть прикрывшись облаками,
синий звёздный кот лакает
Млечного Пути простор.
В нём душа моя плывёт
и серебряною птицей
в море синее глядится,
и не верит звёздный кот,
что огромная луна
тоже стала тёмно-синей…
А душа пером гусиным
за конторкой – у окна –
пишет синие стихи,
тешит синие чернила.
Сколько б слов ни обронила,
будут все стихи тихи.
Будет таять до зари
вечер летний,
синий вечер.
Кофе в чашку, шаль на плечи…
Дышит осень у двери.

МОРЕ ОСТАВЛЯЕТ БЕРЕГА

Море оставляет берега,
и надежды им не оставляет.
Тихо лягут белые снега
там, где ветер в парусах гуляет,
и ломает волны на плечах
чёрный обнажившийся брекватер…
Может быть, безмолвия печать
отодвинет судный час расплаты.
Крылья на изломанных камнях
сушат длинноносые бакланы,
и свечою на ветру маяк
в предрассветных теплится туманах.
Бьёт прибой волну о волнорез,
и свивает донные барханы…
но вороний грай летит окрест
там, где стаи чаячьи порхали.
И всё дальше море от земли,
лишь солёный ветер полон влаги,
и на дальнем рейде корабли
треплет как игрушки из бумаги,
и опять пускается в бега,
и мольбам о помощи не внемлет.
Море оставляет берега.
Или боги оставляют Землю…

***

Я раздумывала нехотя:
ехать на море, не ехать ли?
Воздух утренний дрожал,
что тут думать – поезжай.
От волнений приснопамятных
есть одно спасенье – маятник.
Ходит по морю волна,
и смываются – сполна
все сюжеты вечной повести, –
чьи-то радости и горести, –
всё уносится волной.
Дышит море за спиной.
Остывает долго,
медленно.
Я изнаночными петлями
повесть новую свяжу,
и изнанку покажу…
Вдруг и вправду станет легче нам?
Где-то плачет птица певчая,
птицу иволгой зовут…
Справа бак, а слева ют.
Ну не мне тебе рассказывать,
как причины в узел связывать,
чтобы следствие – извне.
По кочующей волне
носит снасти корабельные,
где-то рядом колыбельную
отпевают – не поют,
слева бак – а справа ют,
слева грешник – справа праведник…
Ходит-бродит вечный маятник,
называется – волна.
Всё забудется сполна,
только лишь дойдёт до дна…

НАС ПОМНЯТ СТАРЫЕ ДВОРЫ

Нас помнят старые дворы…
Ты верь.
А главное – надейся.
Все параллельные миры
пересекаются в Одессе.
Все параллельные миры
пересекаются однажды,
меняя правила игры,
как курсы кораблей бумажных.
Меняя бренные тела,
как будто съёмные квартиры,
и неотложные дела
и ложные ориентиры.
Меняя местность и места,
галёрку в цирке – на арену,
лишь остаётся пустота
незыблемой и неизменной.
Для новых жизненных путей,
для перевоплощений новых
меняемся,
а к пустоте
привыкли, собственно, давно мы.
И снова в путь.
И снова в бой.
В былых боях поднаторевши,
всю жизнь сражаешься с собой,
беспомощным и постаревшим.
А может, всё ж передохнём,
чтобы совсем не передохнуть?
Перестираем всё бельё
и на ветру оставим сохнуть.
Чердачное окно открыв,
увидим кран, платан, качели,
все параллельные миры
и точку их пересечений.

МОРЯЧКА

Смотрю, как девочка смешная
сидит на берегу морском,
и отчего – сама не знаю,
подкатывает к горлу ком.
Такая близкая…
Чужая.
Из-под ладошки-козырька
глядит, как будто провожает
надолго в море моряка.
Семь футов пожелав под килем,
рукою тонкою взмахнёт.
Глаза у девочки такие…
Туманность.
Море.
Синий лёд.
Смотрю, как девочка-морячка,
сидит на камне у воды,
и суетятся волны-прачки,
стирают слёз её следы.
И ни следов, ни слёз не жалко…
И я тебя вот так ждала,
когда была твоей русалкой,
твоей возлюбленной была.
Молилась, стоя у причала,
пила туман густой, как дым…
Тебя мне море возвращало
седым, усталым, но… живым.
Здесь всё (почти) осталось прежним:
прибрежный камень, мол, причал,
и смотрит девочка с надеждой,
и вьётся чайка у плеча.
Над жёлтым камнем встрепенётся
девичья тонкая рука.
Глаза – два синих маяка.
Он обязательно вернётся…

ТЕЛЬНЯШКА

           Вере Зубаревой

Не платье, не рубашку,
не тысячу причуд,
обычную тельняшку
прислать тебе хочу.
В ней белые страницы,
а между синих строк,
гуляет и резвится
одесский ветерок.
В ней бело-синей рябью
играет детский сон,
и якорь – лапка крабья,
и надпись: Ланжеронъ.
Там утренним уловом
доволен стар и млад,
на улице Свердлова
троллейбусы шумят.
Асфальт расчерчен мелом…
Через десятки лет
летит строкою белой
акациевый цвет.
Маршрут туда-обратно
на память заучу,
на улице Канатной
следы твои ищу.
Соцветия-подвески,
сирень и виноград…
У двориков одесских
особый аромат.
Чуть пристальней вглядеться –
и, словно паруса,
плывут, плывут из детства
родные голоса.
Весёлые ромашки
качает ветерок…
Строка к строке – тельняшка,
Одесса – между строк.

ДЕВОЧКА И МОРЕ

Девочка на солнечном берегу,
раковина судеб в ладонях детских,
слышится в дыхании моря гул,
улочек и двориков гул одесских.
За плечами город – мечта моя,
корабли в порту якоря бросают…
Девочка и море.
И где-то я
по песчаной кромке иду босая…
Девочка и море.
Июньский день
светом рассыпается в рыжих прядях,
и круги расходятся по воде,
и ладошки детские волны гладят.
Девочка и море – сюжет простой,
солнце луч косой на причал бросает,
и уходит в плаванье за мечтой
синяя шаланда под парусами.
Девочка и море – туман и свет.
Горняя слеза в золотом окладе.
На песке теряется чей-то след,
и ладошку детскую волны гладят.
Раковина судеб поёт в руках,
синяя шаланда вот-вот отчалит.
Девочка и море.
И облака.
И дыханье города – за плечами.