АННА ЯБЛОНСКАЯ

ЭКСКУРСИЯ НАВЕРХ
рассказ

!"!

Лист бумаги всегда казался мне слишком белым, для того, чтобы у кого-то могло возникнуть право заполнять его словами.

Тем не менее, в среду утром из почтового ящика, выкрашенного в плавный зелёный, вывалился конверт.

Адрес был написан чётко и разборчиво, также, как и имя получателя – !"!

!"! вскрыл конверт и на плотной розоватой бумаге прочёл буквально следующее: «Девушка, вы разбиваете мне сердце».

К чести !"!, он не испытал ни испуга, ни недоумения. В туннелях его мозга не возникло дребезжащей мысли, что это почтовая ошибка. Не взирая на то, что !"! был нелюдимым малоразговорчивым мужчиной, не сыгравшим ни в чьей жизни даже трагикомической роли – !"! понял, что конверт предназначался именно ему. И то, что для этого не было никаких причин, и то, что !"! не знал ни одного человека, который даже в шутку мог бы отправить ему подобное письмо (да и вообще письмо!) лишь укрепило уверенность !"! в верности.

Наконец, это случилось.

!"! прочёл обратный адрес, и в вечером той же среды сел на поезд, следующий в город Q.

Крепко вцепившись смуглыми пальцами в бледный поручень вагонного коридора, !"! смотрел, как трогается и отходит от платформы его собственная жизнь, смешиваясь с электрическим сиянием вокзальных фонарей и красными силуэтами деревьев.

– О чём фильм? – тихо спросил проводник, кивая на пейзаж за окном.

Его живот имел очертания земного шара, зачехленного в шерстяной жилет атмосферы. Когда проводник совершал вояж по коридору, пассажиры были вынуждены пятиться в другой вагон или скрываться в купе: разминуться с ним было никак нельзя. Его орбита казалась слишком узкой для того, чтобы по ней параллельно мог двигаться кто-то ещё.

– Раньше я крутил фильмы в кинотеатрах. Для такого, как я, конечным пунктом эволюции является работа проводника в поездах дальнего следования. Потому что поезд – это единственная возможность находиться внутри кинопроектора. Ведь если в кинотеатре вы неподвижно сидите в кресле и следите за тем, как на экране мелькают кадры, склеенные режиссером монтажа, то здесь – в поезде – все намного прекраснее. Поезд сам бежит мимо неподвижных кадров, и они оживают – рельсы удлиняют свои кости, станции поворачивают головы, старухи выпекают новые и новые пирожки. И ты сам можешь склеивать эти картинки или вырезать и выбрасывать из фильма, из жизни, из памяти. Пейзажи всегда одинаковые, а фильмы каждый раз новые. То есть я постоянно присутствую на Премьерах. Понимаете? И ковбои палили в паровоз вовсе не потому, что боялись, будто он их раздавит. Неужели вы верите, что этих грубых грязных интровертов мог испугать какой-то паровоз на белой простыне? Совсем нет. Они палили в него, потому что это невыносимо. Пребывая в унизительном пассивном положении наблюдателя и вдруг увидев на экране живой железный дымящийся организм, сразу начинаешь ощущать свою ничтожность перед машиной, хочешь стать частью величественного механизма, а не ерзать на стуле как беспомощное насекомое… Вот почему они стреляли. От безысходности, понимаете? Вы будете брать постель?

!"! посмотрел на живот проводника и мысленно стал вращать Землю в другую сторону. Проводник, привычно угадав этот процесс, покорно стоял, выставив живот, ожидая, когда !"! окончит.

!"! наслаждался, он почти физически ощущал, как меняет направление движения Земли – делает то, чего раньше не мог сделать никто: даже Леонардо. Он медленно преодолевал космическое сопротивление, поворачивал планету против часовой стрелки. И в ту секунду, когда резьба сорвалась, и Земля беспомощно и свободно закрутилась в обратном направлении, !"! отпустил её.

Проводник, в который раз, ощутил дискомфорт в области кишечника и снова подумал, что на такой работе не умрёт своей смертью.

Благодарно кивнув проводнику, !"! принял из рук поверженного земного шара наволочку, полотенце и две влажных простыни.

!"! удалился в свое купе.

Там – на верхней полке собственного сознания – он плавно въезжал в тёмную тайну своей новорожденной жизни.

Город Q

На конверте значился следующий адрес: город Q, набережная реки Ситарки, 1.

Город Q весь был изрезан речками и каналами, как бывает изрезано лабиринтами червивое яблоко. В городе Q имелось немыслимое количество прудов и прудиков, населенных усталыми лебедями и утками, гниющими листьями и одинокими рыбаками. Город Q был городом хрустящих чугунных арок, слабых деревянных, каменных и жирных железных мостов. И все эти мосты и арки казались животными, в панике покидавшими родные леса, спасавшимися от затхлой близости города – зайцами, медведями и волками, которые по воле Лесничего или Градоначальника обращались в дерево, чугун и камень в тот самый миг, когда перепрыгивали с одного берега на другой.

Город Q был – красивый, древний, знаменитый, гниющий музей, агонизирующий желанием продать себя подороже всякому заезжему чужаку. И город Q продавал себя. Каждым стёсанным булыжником мостовых, каждым кирпичиком своих печальных резиденций, каждой унцией громадных бронзовых изваяний, мозаичными маковками церквей со стершимися фресками и разоренными алтарями… Город Q выставлял на продажу всё: и верхние одежды – серо-зелёные дворцы на центральных площадях, и исподнее – чумные охрипшие улочки на окраинах с угрюмыми трубами фабрик из красного кирпича, больницами и богадельнями, расхристанными вагончиками трамваев…

Город Q был городом, куда все приезжали или хотели приехать, чтобы поймать его дух, его дым, его воздух одуревшим от впечатлений объективом фотоаппарата, но город Q был городом, в котором, казалось, никто не жил.

Лишь спустя долгое время пребывания в этом городе, !"! научился замечать редких местных жителей, неуловимо сливавшихся с гранитными набережными, с шумом ветра, с туманом над чёрной водой каналов. Они прятались, как прячутся крысы, живущие в музее – не потому что боятся травли, а потому, что придавлены величием экспонатов.

!"! обнаружил, что в городе Q нет ни магазинов, ни парикмахерских, ни курсов французского языка – он не увидел никаких вывесок, кроме двух огромных транспарантов, то и дело возникавших на площадях и проспектах, в парках и на стенах дворцов.

На одной из вывесок зернистыми чёрными буквами, готично извивавшимися на зелёном поле, значилось следующее:

ЭКСКУРСИОННОЕ БЮРО ЛЕРПЕНСА: БЛЕСК УШЕДШИХ ЭПОХ, ПУТЕШЕСТВИЯ ВО ВРЕМЕНИ С ОПЫТНЫМИ ПРОВОДНИКАМИ.

Другая вывеска, исполненная в красно-белых тонах, ровным подчеркнуто простым шрифтом сообщала:

ЭКСКУРСИОННОЕ БЮРО «НОВЫЕ ГЛАЗА»: Q – ГОРОД, КОТОРОГО ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ГОРОД, КОТОРЫЙ У ВАС УКРАЛИ.

!"! прочел обе вывески, смутно ощутив, что с этими шрифтами, этими странными ускользающими, бессмысленными лозунгами будет связано что-то важное, что-то такое, чего ни обрести, ни утратить, но такое, от чего нельзя уклониться, а можно только зажмуриться и шагнуть наугад.

Спрятав в нагрудный карман конверт с письмом, !"! вышел на набережную реки Ситарки. Эта река зигзагообразно впечатывалась в город Q, образуя в самом его центре дельту с двумя крохотными причалами. Над каждым из причалов развевался флаг: один был чёрно-зелёный, другой – бело-красный. На чёрно-зелёном флаге трепыхалась надпись «ЭКСКУРСИИ ЛЕРПЕНСА», на красно-белом – «НОВЫЕ ГЛАЗА».

На поверхности мутной дымной Ситарки качались старые лодки с маленькими крытыми палубами. Под брезентом виднелись пластмассовые стулья, белые от времени и холода.

На причалах – под разными флагами – стояли люди. В их руках гарцевали громкоговорители. Люди, стараясь заглушить друг друга, выбрасывали свои голоса в гулкое пространство города, хрипло призывая совершить «увлекательную прогулку по рекам и каналам Q». На обоих причалах значился адрес: «Набережная реки Ситарки, 1». Подробности звучавших призывов почти нельзя было уловить – так гриппозно трещали громкоговорители. Но то, что улавливалось почти сразу – так это обоюдная ненависть приверженцев разных флагов, их кровавая конкуренция, иступлённые бои за каждого, кто ступал на борт утлой лодки, а ещё тревога, носившаяся над дельтой, как тёмный газовый платок, случайно упущенный девушкой.

Флаги

!"! сразу заметил, что всех чужаков, собравшихся совершить прогулку, можно разделить на две группы. Первая группа, к которой примкнул и сам !"!, состояла из растерянных мужчин и женщин, которые туманным утром четверга прибыли в Q и желали сразу впихнуть в свои зрачки побольше дворцов и фонтанов, до обморока надышаться щекочущим воздухом древности, распластаться над чёрными артериями рек. Все эти люди только искали способ. В нервном ознобе они топтались по набережной, пытаясь расслышать призывы конкурирующих бюро, чтобы, в конце концов, сделать выбор и поскорее отправиться на пожирание города.

Вот за этих вибрирующих людей шло главное сражение между бюро Лерпенса и «Новыми глазами».

Была и вторая группа. Те, которые знали точно.

Их походка вызывала тянущее чувство. Они тихо и безлюдно пробирались сквозь толпу по набережной, а затем сходили причалы таким чётким чиркающим шагом, словно совершали самый важный, самый правильный поступок в жизни.

Эти люди безмолвно занимали пластмассовые кресла в лодках, не поднимая головы, не останавливаясь, не пытаясь никого взять с собой. И самое странное, что агитаторы на обоих причалах уже не обращали на них никакого внимания, словно эти ритмичные туристы были глухонемые странники, навсегда потерянные для лозунгов и обещаний.

!"! попытался и не смог представить, что кто-нибудь сумеет заставить этих людей остановиться, повернуть назад, сесть в другую лодку.

Основная борьба шла за души неопределившихся, и каждая такая душа, выхваченная из озябшей толпы, каждый новообращённый под дрожащим флагом экскурсоводов рассматривался и оценивался, как рассматриваются и оцениваются драгоценные камни, только что извлечённые из грязи.

!"! снова достал конверт.

Набережная реки Ситарки, 1.

!"! не просто чувствовал, но знал, что автор письма находится на одном из этих причалов, но на каком – чёрно-зелёном или бело-красном – не знал и не чувствовал, и эта была первая внезапная загадка в череде ясных уверенных знаков.

!"! посмотрел вниз и увидел шнурки, сбитые носы, каблуки, плащи, колготы.

!"! посмотрел прямо – поверх не- и покрытых голов – и увидел двух сизых стариков в чёрно-зелёном, девушку, газовый платок, ещё каких-то женщин, мальчиков, и увидел бело-красные рты, перекошенные, глаза ласковые и весёлые, молодые, потом девушка, газовый платок, тусклый отблеск.

!"! посмотрел вверх и увидел небо цвета обезжиренного кефира.

Подсказки не было.

Бумага была розовой и из этого следовало, что автор письма примкнул к красно-белым, а буквы – чёрные, летящие, но извилистые, почти готические, но не готические, потому что в этом письме не было подсказки, не было.

Но ведь никто не говорил, что отгадать просто. Говорили только, что если отказаться отгадывать или отгадать неверно, то ты сам станешь загадкой, но тебя, будь уверен, разгадают быстро. Очень быстро. Раскрошат, как сухарь.

А кто говорил?

Письмо?

Девушка?

Девушка.

Девушка вы.

Девушка вы разбиваете.

Девушка, вы разбиваете мне.

Сердце, мне сердце, вы разбиваете, сердце, мне, девушка, Вы.

Кресла в катерах заполнились. Обе лодки готовы были отправляться.

!"! подошёл к самому краю набережной, пытаясь мысленно взвесить оба корабля, оба причала. И вес их выходил равным.

Внезапно на красно-белом фланге появился человек, очень молодой и очень радостный. Он посмотрел на !"! и улыбка сошла с его лица, и лодка оттолкнулась от берега.

– К нам, – сказал красно-белый.

А потом случился крик со стороны черно-зелёных. Искренний, простуженный – не в мегафон.

– Давай же, сынок!

Старик подал !"! чешуйчатую руку, и, ни секунды не думая, он крепко сжал её, как сжимают яблоко, протянутое жилистым деревом – просто и навсегда.

Димитракис

– Мы начинаем наше путешествие от набережной реки Ситарки. От того самого причала, на котором молодой граф Геркон обронил обе перчатки под ноги промышленнику Димитракису. Надо сказать, что Димитракис был человек черноволосый. Не имея ни титула, ни капитала, он прибыл в Q в возрасте двадцати трёх лет и нанялся простым рабочим на оружейную фабрику князя Витса – родного дядюшки графа Геркона. Сейчас по правому борту Вы можете видеть роскошный фамильный дворец, принадлежавший Герконам. Обратите внимание на последнее окно слева на третьем этаже. Это спальня графини. Именно там, в ночь перед дуэлью, молодой граф успокоил мать, сказав ей, что поединка не будет, а сам вернулся в свою комнату (третье окно слева) и написал возлюбленной, что завтра непременно умрёт.

Будучи человеком непьющим и скрупулёзным, Димитракис заслужил доверие начальства и стал продвигаться по службе. Через восемь лет, после смерти старого приказчика, сам князь Витс назначил Димитракиса управляющим и ежедневно в восемь вечера лично выслушивал его отчеты, удивляясь дельным замечаниям черноволосого человека. Сначала эти беседы происходили на фабрике, а позже в кабинете самого Витса – в поместье, окруженном яблоневым садом на левом берегу Ситарки. Именно там Димитракис познакомился с юным Герконом. Юноша обнаружил пылкое желание изучать оружейное дело и, с согласия отца, стал посещать мануфактуру дядюшки и беседовать с управляющим. Не смотря на разницу в возрасте и социальном статусе, Геркон искренне привязался к Димитракису, умевшему немногословно, но замечательно говорить об оружии – единственном, что его интересовало. Геркон проводил с Димитракисом много времени. При этом юный граф пренебрегал обществом своих сверстников.

Обратите внимание на большой серый дом с правой стороны. Именно здесь располагалась когда-то оружейная фабрика Витса, сейчас в этом здании – музей старинного оружия. А с левой стороны – Игорный Дом, действующий до сих пор. Именно здесь князь Витс, безумный преферансист, просадил более половины своего состояния, влез в долги и был вынужден продать мануфактуру. В числе покупателей, вошедших в долю, был и управляющий Димитракис, который, как оказалось, все эти годы жил в ужасной конуре, отказывал себе буквально во всём, чтобы скопить денег. Акционеры доверили Димитракису широкие управленческие полномочия. И, фактически, он единолично руководил фабрикой, сделав её одной из самых преуспевающих. Таким образом, угрюмый черноволосый Димитракис стал промышленником.

Их отношения с графом Герконом не прекращались.

По сути дела, молодой граф был единственным другом стареющего Димитракиса.

Чуть дальше, вот за этим мостом, Геркон и Димитракис упражнялись в стрельбе из разных видов оружия. Граф стрелял очень недурно, но Димитракис был стрелком волшебным. Он вслепую попадал в подброшенную копейку, его рука спокойно и точно поражала цель. Однако, будучи человеком странным, Димитракис никогда не принимал участие в охотах, целил только по мишени.

Что явилось причиной размолвки Геркона и Димитракиса, неизвестно по сей день. Однако известно, что в последние недели Геркон жарко спорил с Димитракисом, пытаясь убедить его совершить нечто важное, нечто достойное славы, нечто такое, что мог сделать только Димитракис. Однако, по всей видимости, Димитракис отказал своему молодому другу.

Справа по борту вы видите Стратовский остров, где стрелялись граф и промышленник. Они разошлись на тридцать шагов и сделали по выстрелу. Геркон стрелял первым, но от волнения промахнулся. Димитракис выстрелил в воздух. Геркон потребовал повторного выстрела. Димитракис согласился, они сошлись на пятнадцать шагов. Димитракис снова выстрелил вверх, а Геркон, прицелившись, убил противника наповал.

После нескольких лет ссылки, граф Геркон возвратился в Q и занялся политикой. Он был сторонником глобальных перемен в городе для достижения всеобщего благоденствия. Но на его пути встал реакционер, епископ Рта – советник Градоначальника и духовный наставник его жены. Епископ имел колоссальное влияние на супругов, Рта фактически управлял городом Q. Без его согласия не решались даже такие вопросы, как строительство фонтана или возведение памятника.

Геркон начал пылкую борьбу с епископом, пытаясь убедить Градоначальника, что реакционное влияние Рта на жизнь города и общества не только вредно, но и просто опасно. Но – безрезультатно. Жена Градоначальника давно мучалась астмой, и, по её словам, молитвы епископа творили с ней чудеса, облегчали дыхание и придавали сил. По правому борту вы видите летнюю резиденцию главы города, где буквально властвовал епископ – без его директивы не открывались даже окна во дворце. А чуть дальше – на левом берегу – дом доктора Феера.

Обратите внимание на ряд окон первого этажа. Эта гостиная. Там граф Геркон застрелил епископа, приглашённого к доктору отобедать. Как выяснилось позже, доктор Феер – друг Геркона, с которым граф близко сошёлся после ссылки – должен был подсыпать крысиного яду в суп епископа, но не смог нарушить клятву Гиппократа и положил в тарелку Рта зубного порошка. В результате Геркон сам убил епископа из револьвера оружейной фабрики Димитракиса.

По правому борту вы можете видеть здание суда. Присяжные признали графа виновным в предумышленном убийстве, а судья приговорил Геркона к каторжным работам.

А вот на левом берегу расположено кладбище, где похоронен черноволосый Димитракис, отказавшийся сделать что-то важное…

Комната

Лодка прошмыгнула под мостом.

Потом был телесно-бурый туннель, ещё несколько поворотов и, наконец, канал.

Катер возвращался на причал другой дорогой.

Сизый старик странно держал микрофон.

!"! пришла в голову мысль, что так, должно быть, держат цветок за минуту до гниения.

Экскурсовод сообщал публике о каких-то людях и тут же указывал на больницы, дворцы и тюрьмы по берегам канала. И было совершенно очевидно, что это метафизическое проникновение чьих-то жизней в гранит, кирпич и мрамор делалось возможным только благодаря слову экскурсовода. Его голос отражался в чёрном цветке микрофона и оседал пыльцой на губах онемевших слушателей.

!"! плавно съезжал по гладкому склону неторопливой речи. Почти без интонационных пауз, без напряжённых ударений, ровно, иногда пунктиром – этот голос вёл его, как ведёт дорога, и !"! шёл по ней – с раздвоенным удовольствием – вниз, вниз по склону, вдоль разделительной полосы.

!"! чувствовал, что этот голос расслаивается на запахи и цвета, отделяется от смысла, от имён и дат, и становится чем-то вроде воздушного змея, поводыря, браслета.

– Здравствуйте, – сказал сизый старик – и лодка ударилась о набережную. – Наконец-то.

Экскурсовод протянул !"! ладонь.

– Пойдёмте. Вы без вещей?

– Без вещей.

– Хорошо. Это хорошо.

Они шли недолго. Пересекли парк, прошли вдоль серебристой от мороси улице, повернули в подворотню. Поднявшись на второй этаж трёхэтажного дома, вошли в открытую чёрную дверь.

На кухне за складным столом сидела старуха. Увидев гостей, она подошла к плите, сняла крышку с эмалированной кастрюли и вопросительно принюхалась.

– Насыпай.

Они разулись и вошли в комнату.

Комната была городом Q в миниатюре. Большая, сырая, заставленная массивной антикварной мебелью, пыльными статуэтками, с лепниной на потолке, истёршимся паркетом, запахом дождя.

– Располагайтесь.

Старик и !"! сели на полуторную кровать, укрытую колючим клетчатым покрывалом. Немного помолчали.

– Позвольте Ваше приглашение, – попросил экскурсовод.

!"! молча достал конверт. Старик зажал его между ладонями, зажмурился, словно проверяя подлинность. Затем достал письмо, перечёл, удовлетворенно кивнул и быстро спрятал розовый листок в карман брюк.

– Что ж. Завтра в 10 я жду Вас на Набережной. Вы закреплены за мной. Поэтому прошу Вас смотреть и слушать внимательно. Попытайтесь не поддаваться, хотя это редко у кого получается с первого раза. Позже научитесь. И, конечно, поздравляю.

Комната наполнилась запахом горячего капустного супа.

– Поешьте и ложитесь спать. – улыбнулся старик, прощаясь.

– А можно оставить его у себя? – вдруг попросил !"!.

– Кого?

– Письмо.

– Зачем оно Вам?

– Просто.

– Нет, – ответил старик, и мягко закрыл дверь.

Старуха

Старуха стояла спиной к окну, облокотившись на подоконник, и смотрела, как он раз за разом подносит ко рту около 30 грамм дымящейся еды, жуёт, глотает и снова окунает ложку в золотистый капустный суп.

Старуха была неподвижна, потом зашевелилась, взяла со стола горбушку серого хлеба и стала отщипывать мякоть. Она скатывала её в шарики и ела, а когда мякоти не осталось, старуха надвое разорвала горбушку и прожевала обе половины.

– Сегодня приехали?

– Сегодня.

– А откуда?

!"! задумался, обернулся и указал рукой куда-то в угол, на северо-восток.

– А-а-а. – кивнула старуха. – Давно оттуда не было. В ученики, значит.

!"! перестал есть.

– В ученики?

– Ну, да.

– В ученики.

– На Ситарке?

– Первый номер.

– Первого номера нет.

– Как?

– Нумерация начинается со второго.

– Как?

– Дело Тайное.

– Тайное?

– И долгое.

– Почему?

– Бывает, всю жизнь в учениках. Повезло Вам: с северо-востока и сюда. Повезло. Хотя это как сказать. Может, и не повезло. Главное, одеваться потеплее и беречь голос.

– Связки?

– Связки. И важно вот ещё что. Лестница. Внутри каждого экскурсовода есть лестница со множеством ответвлений. Их столько, что когда начинаешь карабкаться, перестаешь понимать, где верх, а где низ. Так вот нужно любой ценой не потерять ориентир, стараться запомнить каждую мелочь, номер, стрелку, ступень, поворот и выбрать направление самому – наверх или же… А если заблудитесь, то лестница сделает выбор за вас, она станет вилять и запутывать. Это ослабляет связки. Люди перестают верить. Поначалу, конечно, тяжело. Но потом получится, и тогда – держитесь, не отвлекайтесь на постороннее. Каждый вечер проверяйте у зеркала цвет глаз. Если желтеют – это Лерпенс. Смотрите. А так ничего… Холодновато только…

Старуха тщательно вымыла белую выщербленную тарелку и ушла.

!"! вошёл в комнату, разделся, снял с кровати колючее клетчатое покрывало, и лёг.

К потолку медленно приклеивались липкие серые тени.

Сон

Старуха послала его за хлебом, но эта затея провалилась. Как и предполагал !"!, в Q не только не оказалось магазинов, здесь не было ни хлебозаводов, ни пекарен.

Ему навстречу шёл проводник, который вёл на поводке маленький пластмассовый кораблик. Кораблик волочился по булыжной мостовой и !"! слышал, как трескается его тонкое дно от ударов о камень.

!"! поднял кораблик и пошёл за проводником, но сзади раздались выстрелы. !"! обернулся и увидел ковбоя с громкоговорителем. Ковбой стрелял из громкоговорителя пулями из хлебного мякиша.

!"! знал, что нет ничего хуже и больнее.

!"! выбросил кораблик и побежал. Проводник кричал, просил вернуться, но !"! бежал и бежал. Тогда проводник что-то метнул в !"!, но промахнулся. Эта была буханка хлеба.

Буханка хлеба упала на дорогу и раскололась: она оказалась абсолютно полой.

!"! поднялся на второй этаж и у открытой чёрной двери увидел епископа Рта, который баюкал белоголового трёхмесячного ребенка. Свободной левой рукой епископ крестился, а ртом напевал колыбельную:

в чёрном небе синий кот
умывает красный рот
по земле бежит лисица
обронила вдруг ресницу –
ты пусти её по ветру
помни адрес на конверте
помни розовый листок
спи, малыш: включаю ток

Мокрая дробь зашевелилась под ногами !"!. Он поглядел вниз и увидел, что стоит босиком на лестнице, которая усыпана жёлто-чёрной галькой, ракушками и песком. Всё это куда-то утекало.

Запахло морем и !"! кинулся на запах.

Но дороги было не разобрать, к тому же его преследовал голос епископа.

Запах моря был повсюду.
Моря не было нигде.
Покричи, побей посуду,
Чтоб не думать о воде.
Закатай повыше брюки.
Закатай в асфальт себя.
Я придумал эти штуки,
чтобы усыпить тебя.

Приёмная

Катер почти сразу свернул. На этот раз маршрут пролегал не вдоль Ситарки, а по каналам.

!"! даже не успел понять, о чём начал говорить старик – его речь сразу погрузила !"! в странное удовольствие скольжения. Голос экскурсовода был похож на широкий стальной желоб, а его слова, словно сани катили !"! по сверкающему туннелю. Процессом нельзя было управлять, он подчинялся только звукам – железной пыльце на цветке микрофона. Ощущение чудовищной правоты экскурсовода убивало желание воспринимать его слова, как историю – все князья, адвокаты, офицеры, душеприказчики, девушки, учителя танцев, жившие когда-то на этих берегах в этих дворцах и халупах вдруг преставали быть людьми, они делались всего лишь жидкостью – ею экскурсовод смазывал желоб, по которому катились сани.

!"! рассеянно отметил, что в четверг он был уже среди тех, кто, не сомневаясь, встал под чёрно-зелёный флаг.

После экскурсии старик и !"!! пошли по набережной, но, не доходя до дома !"!, свернули в переулок, где все здания оказались горчичного цвета.

!"! всё ещё катился.

Старик молчал и выглядел разочарованным.

Он долго всматривался в размытое неразборчивое лицо !"!.

– Не понимаю, не понимаю. – бубнил он. – Если Вас пригласил сам Лерпенс, если вы – избранный, то почему не сопротивляетесь?

– Что?

– Почему вы позволяете себе быть подмятым, почему не переходите черту, не пытаетесь встать рядом. Конечно, я понимаю, в ученичестве трудно. Я сам очень страдал, как только попал в Q – в школу экскурсоводов. Я – южанин, а здесь круглый год сырость, до сих пор не привык. Но с первых же слов моего учителя я понял, что ни в коем случае нельзя поддаваться, нельзя его слушать, нельзя позволять ему толкать сани… У меня вышло только с девятого раза и то – я лишь секунду смог удержать равновесие – и опять упал в эту звуковую муть… Но… Я вижу, что вы – совсем иное дело. Во-первых, вы не мёрзнете, хотя приехали в своей сквозящей весенней курточке, которая не спасает ни от чего. Этому может быть два объяснения. Возможно, вы привыкли к мерзкой погоде, хотя у меня обучались северяне, но и они страдали от здешнего климата… И второе объяснение – это отсутствие всяких объяснений, что, на самом деле, фикция и никогда не приводит ни к чему хорошему… И ещё кое-что. Возможно, вы сумели бы дать мне отпор даже с первого раза (я это чувствую), но Вам и в голову не приходит мысль о сопротивлении… В конце концов, сегодня Вас хочет видеть Лерпенс, а он никогда не встречается с учениками ранее, чем через год их ученичества… Это тревожит и пугает меня и не только меня… Поэтому я прошу Вас быть хотя бы осторожнее…

Старик что-то ещё говорил, но !"! было трудно услышать, трудно уклониться от удовольствия отпустить прозрачную нить смысла и, умостившись на санях, съезжать по заснеженному холму слов…

Они вошли в парадную дверь очередного горчичного дома, поднялись по зелёной лестнице и оказались в большой овальной комнате. Стены комнаты были серыми, а пол – чёрным. Слева от окна стоял маленький столик. За столиком сидел человек в твидовом костюме и смотрел то на зелёный телефонный аппарат, то на массивную коричневую дверь справа от окна. Вдоль стен были расставлены стулья, на них сидели люди. Некоторых !"! уже видел на причале. Другие лица также показались !"! знакомыми.

Люди большей частью молчали, иногда негромко переговаривались и, также как человек в твидовом костюме, глядели то на телефон, то на дверь. Они ждали.

Почти все ожидающие были возраста старика и даже старше. И только один посетитель казался сравнительно молодым. Он взволнованно касался своих жёлтых волос и красивого, несколько голодного лица, и у !"! опять возникло чувство, будто где-то уже видел этого человека…

– Ученик с набережной Гонти. – шепнул !"! старик, заметив любопытство !"!. – Сегодня исполнился ровно год с тех пор, как он поступил на обучение. Успехи средние, но стабильные. Научился слушать, не вслушиваясь. Даже ассистирует во время экскурсий. Видите худого человека с испитым лицом – это его учитель, знаменитый экскурсовод…

– А почему он так нервничает? – спросил !"!, глядя, как посетитель барабанит ногтями по ножкам стула.

– В отличие от вас, он знает, куда пришёл.

Зазвонил зелёный телефон. Человек в твидовом костюме взял трубку и тут же положил её.

– Вас . – сказал он !"!.

Сизый старик подтолкнул !"! к коричневой двери, и сам пошёл за ним.

– Нет, – мягкой улыбкой остановил его секретарь. – Только ученик.

Старик уставился на секретаря с бесконечным удивлением.

– Ещё ни один ученик не посещал Лерпенса без сопровождения учителя.

– Так он велел.

Коричневая дверь открылась и !"! вошёл. Ему хотелось ещё хотя бы полминуты послушать голос старика, но стало очень тихо. Ни одного звука не долетало из приёмной.

Кабинет оказался просторный и абсолютно пустой. На чёрном полу лежали белые подушки.

Лерпенс

– Садитесь. – услышал !"! за своим плечом.

!"! хотел обернуться, но ему показалось, что мышцы шеи совсем ослабли, голова поворачивается с большим трудом – как в замедленной съемке – очень долго, очень медленно и долго.

И пока !"! поворачивал голову, точнее, пытался осмыслить и совершить задуманное действие, хозяин кабинета оказался прямо перед !"!.

Это был человек среднего роста среднего возраста с красивыми зубами.

– Добро пожаловать в школу экскурсоводов города Q.

Они сели на белые подушки. Подушки были очень мягкие, очень-очень мягкие и !"! с какой-то странной жалостью подумал, что нельзя ни в коем случае на эти подушки садится – у !"! были такие пыльные брюки…

– Ничего, ничего, – улыбнулся Лерпенс. – Вы, конечно, многого не знаете?

– Ничего, – глухо ответил !"!.

– Тогда приготовьтесь.

Лерпенс провел рукой по груди и !"! увидел в его нагрудном кармане кусочек розовой бумаги, которую ни с чем нельзя было спутать. Но пригляделся и понял: платок.

– Экскурсионное бюро Лерпенса оказывает горожанам и гостям нашего города известные услуги уже более 150 лет. Бюро создал мой дед. После затяжной войны, в результате которой погибли двенадцать великих экскурсоводов, он сумел примирить девятерых оставшихся и способствовал заключению союза Лерпенса. В Союз вошли мастера, которые унаследовали от своих предков тайные знания о городе Q, мистическое искусство экскурсии и, конечно, особое строение голосовых связок и такую манеру говорить, которая погружает слушателей в уже знакомое Вам состояние скольжения.

Великие экскурсоводы объединились под чёрно-зелёным знаменем и дали клятву никогда не нарушать двух главных законов. Не разглашать тайных знаний и не покидать Союза. Союз был нерушим. Экскурсоводы передавали своё мастерство сыновьям, но сыновья… почти не рождались…

Наша профессия – одинокая, требующая постоянного самосозерцания и самоотречения. Единицы становятся отцами. Однако существует и другой путь. Раз в двенадцать лет где-то рождается мальчик с задатками экскурсовода. Его голосовые связки имеют правильное строение, а потенциальные способности могут развиться до уровня таланта. В нашем бюро узнают о появлении такого мальчика сразу после его рождения. С этого момента мы начинаем следить за жизнью испытуемого. Иногда наблюдение затягивается на несколько десятков лет… Чаще всего по окончании срока, мы с сожалением констатируем, что объект не подходит для работы в бюро.

Дело в том, что душа экскурсовода должна зреть в атмосфере отстраненности и некоторой… оторопи. Вовлечённость в текущие события, быт, мелкие страсти разрушают хрупкий стебель того особенно одинокого, но грозного цветка, который цветёт в душе истинного экскурсовода…

Чаще всего росток гибнет ещё во младенчестве. Испытуемые не осознают, какой дар сосредоточен в их груди, они не могут выдержать спрессованного слоями холода, который и есть единственная благодатная почва для роста эмбриона пустоты…

И тогда мальчики начинают бить хвостом по воде. В попытке избавиться от патологического чувства одиночества они идут в церковь, пишут стихи, влюбляются в шлюх, записываются в добровольцы. Но они не понимают, что участь экскурсовода – немыслимое наслаждение, особая форма счастья сродни восторгу, который испытывает скрипач-виртуоз, когда хватает публику за горло… Такое счастье не навязывается, оно отступает при первой же попытке отстранить его, и потом – никогда не даётся в руки. Проходит жизнь, и мальчики выдирают из головы последние волосы – перед смертью мы показываем им путь, от которого они отказались…

И лишь немногие способны сберечь внутри нужную температуру и освещение. Прохлада и сумрак, апатия и вялость, отсутствие друзей, увлечений, досуга, любовей, всего, что может повредить. Такие мальчики – редкость. Из них получаются великие экскурсоводы, сравнимые с теми, кому корневая система достается по наследству.

Должен сказать, что в последние годы я лично занимался Вашим вопросом. Признаюсь, долгое время я считал, что образ Вашего существования – это модель бегуна, замороженного в стойке перед стартом. И в этой стойке я подозревал позёрство, которое нельзя принимать за истинный аскетизм, потому как, на самом деле, подобная фигура таит в себе метастазы карнавального предательства… Поймите меня правильно – я боялся ошибиться… Сейчас, когда наш Союз подвергся столь неожиданному и подлому удару…

Лерпенс чуть приподнялся и расправил под собой подушку. В его ладони осталось чёрное перышко. Улыбнувшись своими красивыми зубами, Лерпенс перевернул ладонь. Перо медленно заструилось вниз. Оно приземлилось на колено !"!.

– Я уже говорил, что ремеслом владеют только мужчины. Это не связано с презрительным отношением к женской сущности. Почему никто не отрицает, что дело кузнеца или шахтера – сугубо мужское? А работа экскурсовода в тысячу раз тяжелее. Кроме того, женщина не может унаследовать такое строение связок, её голос никогда не будет обладать подобной властью.

Перышко еле заметно вздрагивало на колене !"!. Его чёрные нити взлетали, реагируя на вдох и выдох.

– Около тридцати лет назад один из наших экскурсоводов уже в преклонном возрасте стал отцом дочери. С тех пор мастер заболел странной блажью… Он хотел доказать, что женщина может стать экскурсоводом. Его свело с ума это позднее отцовство…

Конечно, дочь экскурсовода не обладала, да и не могла обладать никакими способностями, но её отец с параноидальным упорством пытался обучить девочку нашему искусству. Нарушив один из главных законов, он открыл ей секреты мастерства, которые клялся не разглашать…

В конце концов, девочка обучилась некому фокусничеству, гипнозу, звуковым уловкам, которые поначалу можно спутать с магическими манипуляциями истинного экскурсовода, но, на самом деле, это всего лишь иллюзия.

Только в финале он понял, какую ошибку совершил. Он приходил сюда, просил прощения, но было поздно… Экскурсоводы не склонны прощать самих себя. Его сердце не выдержало прямо во время экскурсии.

После смерти отца, дочь создала собственное экскурсионное агентство, которому дала кричащее имя – «Новые глаза». Презрев честь и заветы покойного отца, она стала показывать туристам тайные места, не предназначенные для посторонних взглядов… Она открыла собственную публичную «школу» экскурсоводов, куда набирает людей с улицы и сообщает им сведения, которые сотни лет оберегались нашими клятвами… Она не просто оскверняет искусство, она губит Q, губит древнюю мистическую традицию, в конце концов, губит нас. Если так продолжится ещё хоть сколько-нибудь времени – мы утратим всё, что накопили. А город поглотит болото, из которого он возник.

Лерпенс тяжело выдохнул, и чёрное перышко слетело на пол.

– Так вот. Мне был знак. Вы – не просто ученик, из которого вырастет великий экскурсовод. Вы посланы избавить нас от гибели.

Лерпенс наслюнил большой палец и прикоснулся к перышку.

Перышко приклеилось к пальцу.

– Вы должны убить её.

Наугад

Свет фонарей тонким кнутом рассекает воздух.
На четвёртой странице становится ясно, чем кончится повесть.
Пропасть меж светом и беспросветностью пролегает там,
куда проникает голос.
Чёрной рубашкой на зимнем ветру пульсирует совесть,
пытаясь высушить собственную бессонницу.
Вести с востока, с севера, с юга – дурные вести.
Статуя, мост, лестница, пепел, купол, надгробие.
Город умеет из занавесок плести невестины
шлейфы. Город, который по образу и подобию
мог бы сравниться с вечностью – хочет сравняться с землёй.
Город похож на ветку, которая треснет
под тяжестью яблок и колоннад.
Город, которому хочется что-то сказать, но результат –
два слова, крик, который вряд ли чему-нибудь нас научит.
Город, не надо! Нет надобности останавливать ветер
и отвращать участь.
Муссон и пассат – смешны перед ликом великого урагана.
Их было много: Кэтрин, Фрэнсис, Иван, Жанна,
но там – на других берегах…
Здесь о них ничего не знали.
А теперь пора пожинать плоды пространства,
которое так долго нас берегло от бури.
Добро пожаловать в чёрно-зелёный, белый, прозрачный, красный…
Добро пожаловать в город.
Нужно глаза зажмурить, можно шагнуть.
Наугад.
Нужно выстрелить в птицу.
Птица, раскрой свои крылья.
Птица, прости свой город.
Это – закат.
Птица, позволь и ему проститься с твоими гнёздами.
Ты всё равно не перенесешь зимовки.
Видишь, какие холодные звёзды
смотрят с автобусной остановки,
с набережной, с холма…
Птица, пора стреляться –
пришла зима,
и она берёт себе в секунданты
Осень. 

Револьвер

Позже !"! были даны подробные инструкции. Во-первых, ни в коем случае не посещать экскурсий агентства «Новые глаза». Для истинного экскурсовода такое представление может окончиться серьёзными последствиями: фальшь корежит связки. Во-вторых, исполнить приговор нужно было как можно дальше от набережной Ситарки.

!"! получил от Лерпенса небольшую картонную коробку желтоватого цвета. Внутри находился старинный револьвер фабрики Димитракиса и матовая фотография тридцатилетней женщины в чёрном пальто. Женщина была красива той красотой, которой красивы многие женщины. Эта красота напоминает зажженный фитиль, на другом конце которого пульсирует бомба замедленного действия. Бомба называется «старость».

!"! пригляделся. Ничего особенного. Женщина. Фитиль. Ещё горит.

На обратной стороне фотографии карандашом был написан адрес: Старокрасная площадь, дом 7, кв. 9. Почерк показался !"! знакомым.

!"! вынул из коробки фотографию и револьвер. Фотографию спрятал в нагрудный карман, а револьвер был слишком большой и никуда не помещался. !"! попытался разместить его в кармане брюк, но он торчал оттуда своим чёрным железным хвостом…

Тогда !"! опять положил его в коробку, коробку взял в руку и вышел на улицу. Какой-то автомобиль отвез его на Старокрасную площадь, к дому №7.

Она открыла дверь.

Вглядываясь в его лицо, она непроизвольно поворачивала замок – из него выскакивал железный штырь. Он со свистом разрезал воздух, возникая между их лицами, как копье, пытающееся ужалить недоступную цель.

Она выглядела хорошо: молодо.

Наконец полуулыбка стала улыбкой.

– Ой. А я вас ждала. Проходите.

!"! вошел в светлый короткий коридор. Из стены на него смотрел неестественно большой ветвистый крюк. На крюке висело чёрное пальто и тёмный газовый платок. Она взяла его куртку и повесила поверх пальто. Он снял обувь и остался стоять босой с коробкой в руках.

– Наденьте тапочки, а коробку можете оставить здесь.

– Она мне понадобится.

– Понимаю.

Она пригласила его на кухню, подвела к мойке и сказала:

– Вот.

Из крана вибрирующей изогнутой струйкой текла вода.

– Течёт, – сказала она. – Уже неделю.

– Ясно, – кивнул !"! и отвернулся.

На противоположной стене висела картинка. На ней было изображено место, которое показалось !"! знакомым. Через секунду !"! понял, что ошибся – он никогда не видел этого места, а мгновение спустя !"! узнал на картинке Стратовский остров, где стрелялись Геркон и Димитракис.

– Не похоже, – сказал !"!.

– На что?

– На Стратовский остров.

– Но вы же узнали.

– Случайно. Слишком светло и зелено. И вот этой вышки там нет.

– Это телевышка. Её построили пятьдесят лет назад.

– Но её там нет.

– Вы почините мне кран?

– У вас есть инструменты?

– Нет. А вы разве не взяли с собой?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю.

– А что у вас в коробке?

– Так. Кое-какие вещи.

– …кажется, где-то были ключ и отвертка. Но не уверена, что найду их.

– Тогда в следующий раз.

– Но это длится уже неделю.

– Хорошо.

Она поспешила на балкон за инструментами.

!"! вышел из кухни в коридор, проник в комнату и сразу же почувствовал себя неуютно. Повсюду на стенах висели открытки и фотографии с видами города Q.

И все эти открытки лгали.

Например, фотография дома доктора Феера.

!"! узнал его случайно по барельефу – змеиной голове над последним этажом. На фото этот дом почему-то был жёлтого, а не серого цвета, как в реальности. К тому же на торце дома висела огромная афиша, сообщавшая о концерте для фортепиано и скрипки в Большом Зале Филармонии. Судя по фотографии, она была сделана недавно. Концерт должен был состояться в пятницу. Но !"! проезжал мимо этого дома в четверг, и никакой афиши там не видел. К тому же !"! вспомнил, что чёрно-зелёный кораблик проплывал и мимо Филармонии. Старик как будто рассказывал, что это – бывшее здание биржи, её пытались переделать в концертный зал, но ничего не вышло… Биржа строилась таким образом, чтобы акустика внутри была как можно хуже. Биржевые маклеры боялись ушей конкурентов… В торговом зале стоял непрерывный гул, слов нельзя было разобрать… Что же касается фортепиано или скрипок, то они звучали здесь, словно на похоронах – звук был удушливый и горький… Именно поэтому в заброшенном здании не дают никаких концертов – там теперь склад – хранят овощи: мёрзлую картошку, да, кажется, мёрзлую картошку… Больше !"! ничего вспомнить не мог – вмешивался волшебный голос старика и справедливо лишал архитектуру смысла…

На одной из открыток был изображен мост львов над рекой Гонти. Львы стояли на разных берегах, высоко подняв головы, – в то время, как, на самом деле, животные у моста не стояли, а сидели, низко опустив свои чугунные морды…

Ещё были зелёные и оранжевые дворцы, в чьих окнах поблескивало удивительно навязчивое южное солнце, так непохожее на парализованное светило города, какие-то неприятные дети в синих и красных куртках, неоновые рекламы, воздушные шары… Похоже, автором этих фальшивок был человек с больной фантазией или же кто-то, сознательно пытающийся исказить реальность.

– Вы ведь не сантехник, правда?

Он обернулся и увидел в её руках старый гаечный ключ с отбитым колёсиком.

– Нет. – ответил !"!. – Таким ключом ничего не сделать.

– А кто вы? – тихо спросила она, глядя на коробку.

Он не ответил.

– Вот на этой фотографии статуя улыбается. Зачем?

– Так задумал скульптор.

– Но ведь она не улыбается.

Она обошла вокруг него с правой стороны, заглянула ему в глаза и улыбнулась – как статуя…

– Боже мой…Вы всё-таки приехали! А я глупая… хотите чаю?

Он задумался. Сначала она приняла его за сантехника, теперь ещё за кого-то, кого ждали, кто должен был приехать… Возможно, это так. Возможно, он похож на кого-то, на всех сразу, потому что такие, как он, всегда на кого-то похожи, но никогда не бывают кем-то конкретным, такие, как он, не имеют имени, пола, возраста, дома, документов, подруг… И потому, конечно, он может быть принят за кого угодно. Но, возможно, всё не совсем так.

Она сразу его узнала, поняла, зачем он здесь, догадалась, что лежит в коробке? И тогда к чему все эти вопросы, мысли, разговоры? Нужно достать револьвер и выстрелить, потому что всё давно ясно и тянуть не имеет смысла. Тем более – никаких сокрушений…

!"! ещё раз осмотрелся. Было неуютно. Очень неуютно. Маленький письменный стол, узкая кровать, все эти картинки. И она, эта женщина, в идиотском розовом платье. Он только сейчас заметил, что она в платье, и что оно – розовое. Длинное платье с рюшками, совсем не подходящее к её смуглому лицу, похожее на простыню, улетевшую с соседского балкона и зацепившуюся за голую ореховую ветку во дворе… Он предпочёл бы не делать этого здесь. Он не хотел делать этого здесь.

– Я не хочу, – сказал он.

– Жаль. У меня хороший чай.

– Я бы не хотел.

– Ладно.

– Дайте ключ.

Она дала ему гаечный ключ, и он вернулся на кухню.

Тонкая струя настойчиво долбила жестяную раковину.

Он просто взял и закрыл кран.

Приглашение

Старуха приходила один раз в два дня, приносила продукты, готовила еду и уходила. Она говорила, что без неё он умрёт с голоду. В городе ничего не продавалось, повсюду были только дворцы и памятники.

Однажды он попросил её принести свежего мяса. Она принесла кусок свинины и хотела изжарить отбивную, но !"! остановил её.

– Спасибо. Я приготовлю сам. Во вторник можете не приходить.

– Но я должна.

– Во вторник я справлюсь сам.

На следующий день после посещения женщины в розовом платье !"! снова явился в горчичный переулок. Лерпенс принял его сразу, чем вызвал недоуменный ропот стариков и безрадостный взгляд человека в твидовом костюме.

Лерпенс оглядел !"! с удивлением. Они сели на подушки.

!"! заметил, что на полу возле его правой ноги всё еще лежит чёрное перышко – с прошлого раза.

– Что помешало Вам?

– Очень неуютно.

– Если вы будете тянуть, она победит вас. И нас. Всех. Это неизбежно.

– Я сделаю.

– На набережную не ходите. Если она заметит вас под нашим флагом, всё пойдет прахом.

– Хорошо.

– Как можно скорее.

Вечером после разговора с Лерпенсом, !"! встретил её возле дома. Она возвращалась с экскурсий.

– Я ждала, что вы придёте. – улыбнулась женщина, открывая дверь. – Проходите.

– Нет. – ответил !"!, стуча пальцами по жёлтой коробке.

– Почему?

– Жду Вас завтра в гости.

– В гости? Так сразу?

– Да. Сразу.

– А давайте лучше вы придете ко мне? на работу? Вам будет интересно. Набережная реки Ситарки,1. Знаете, где это?

– Приблизительно. Но я туда не пойду.

– Почему?

– Потому что это не нужно.

– Но, рано или поздно, Вы всё равно там окажетесь… Там оказываются все…

– Возможно. Вот, возьмите мой адрес. Завтра вечером.

– Странный вы.

– Я не странный.

Стол

Во вторник, уже под вечер, !"! вынул из морозилки красный ледяной камень.

Кусок замороженной свинины обжигал ладони.

!"! включил воду, но кран издал голодный звук, не выпустив ни капли.

!"! прикоснулся к батарее. Она была еле теплой. !"! положил мясо на батарею, вернулся в комнату, лёг на кровать и стал ждать.

Всё произошло очень быстро. Он сам не заметил, как уснул.

!"! увидел, что лежит в старой поцарапанной ванне. Ванна стояла в центре пустой чёрной комнаты, а комната находилась прямо посреди поезда – там, где сцепляются вагоны.

!"! слышал, как стучат колёса и звенят подстаканники, слышал, как проводник объясняет пассажиру, почему ковбои стреляли в паровоз… Потом двери чёрной комнаты открылись и внутрь вошли двое мужчин в синих рубашках. Рубашки были расстегнуты и !"! мог видеть их желтоватые тела. Мужчины не обращали никакого внимания на !"!. Они внесли в комнату маленький кухонный столик, потом закурили и стали о чём-то шептаться. !"! не разбирал слов, но раз или два ему показалось, что он слышит призывы с набережной Ситарки. Но чьи это призывы – чёрно-зелёных или красно-белых – !"! понять не мог.

Потом мужчины ушли.

!"! поднялся из ванной и увидел себя в одежде. На нём был тонкий полупрозрачный костюм цвета взбитых яичных белков. Костюм оказался непромокаемым и !"! удивился, как раньше не заметил, что воду чувствуют только его босые ноги.

!"! ступил на пол. Пол был холодный и черный. Стопы !"! оставляли на полу белёсые следы.

!"! подошёл к столу. Стол был накрыт клеёнкой с полустёртым рисунком: зелёные яблоки.

На столе лежали лепестки роз и горелые спички.

Мясо

Он проснулся от странного шороха.

Она стояла в дверях и глядела на батарею.

По белым железным кольцам двигались красные ручьи, а сверху лежал растаявший кровавый блин.

– У вас дверь незаперта, – еле выговорила она. – А… что это?

– Ужин.

– Вы хотите приготовить ужин?

– Хочу.

– И будете это есть?

– А вы?

– Я – нет.

– Почему?

– Потому что… это ужасно.

!"! принес из кухни тряпку и стал вытирать пол.

– Дайте лучше я, – сказала она. – А вы уберите… это.

!"! снова спрятал мясо в холодильник.

– Я принесла овощи, вино и хлеб.

– Хорошо.

Она пошла на кухню, высыпала из сумки горку чёрной картошки и открыла кран. Оттуда полилась вода. Она тщательно вымыла картошку и начала чистить её большим тупым ножом. Он сидел на стуле, ровно и прямо, не облокачиваясь, и смотрел, как она готовит последний в своей жизни ужин.

Почистив картошку, она снова вымыла её, порезала на четвертинки и высыпала в кастрюлю с водой. Зажгла горелку, задула спичку, поставила кастрюлю на огонь.

Потом достала из сумки лук и огурцы, сделала салат.

– У вас есть подсолнечное масло?

– Нет.

– Ничего… овощи сами пустят сок… Вы откроете вино?

– Открою, но пить не буду.

– Хорошо. Тогда и я не буду. Не открывайте.

Она посолила картошку, высыпала её в белые выщербленные тарелки.

Они сели за стол.

Решение

Это случилось как-то очень просто.

!"! решил, что, если он должен убить её, то он убьет её.

Но если у неё есть тепло, которого он никогда не знал, то он возьмет у неё это тепло, а потом убьёт.

У неё оказались влажные каштановые волосы; они были мягкие; они хорошо пахли. У неё были тонкие руки; мельхиоровый браслет на запястье; тусклый свет.

Он глядел на жёлтую коробку в полумраке и ни о чем не думал, потому что ему не о чём было думать.

Он не думал о прошлом, потому что прошлого не существовало. Он не думал о будущем, потому что будущее не вызывало сомнений. Он не думал о ней, потому что она ничего не значила. Он не думал о себе, потому что его не стало. Он лежал где-то на границе между тенями, дрожавшими на потолке. Он не чувствовал тяжести, не ощущал её голову на своей руке, в пространстве не осталось никаких знаков, он, наконец, просто оглох.

Время застыло, как марципановая фигурка в заиндевелом шоколаде.

– Проводишь меня?

Он взял жёлтую коробку, и они вышли на улицу. Какие-то птицы изредка рассекали небо и исчезали в вязком ночном воздухе. Птицы, похожие на камни, пущенные чьей-то рукой в озеро большого больного города. Они оставляли в небе еле заметные круги, которые тут же таяли, уступая место следующим, и следующим, и следующим.

!"! хорошо помнил дорогу, но ему показалось, будто он идёт по незнакомым местам.

Путь пролегал вдоль набережной Ситарки, мимо Стратовского острова. !"! посмотрел вверх и увидел длинную чёрную спицу, проткнувшую небо над островом.

– Что это? – спросил !"!.

– Телевышка, – улыбнулась она.

– Какая?

– Железная.

Уже недалеко от дома, она сказала:

– Давай зайдём в магазин. Нужно купить воды.

Они свернули в переулок. Там горела синяя неоновая вывеска. Магазин 24 часа. Открыли двери. Звякнул колокольчик. Магазин был очень маленький. За прилавком сидела пожилая женщина и читала книгу. Это была книжка стихов Владислава Ходасевича, изданная в 1908 году. Она называлась «Молодость».

Продавщица улыбнулась.

– Минеральной водички, – сказала женщина-экскурсовод.

– Пожалуйста, – ответила продавщица.

– Хорошей Вам ночи, – сказала женщина-экскурсовод.

– Спасибо, – ответила продавщица.

Они вышли. Он взял у неё бутылку минеральной воды и понёс в левой руке. В правой – он держал жёлтую коробку.

Они пересекли Старокрасную площадь, поднялись на второй этаж дома номер 7. Она открыла дверь, он отдал ей бутылку.

– Может, зайдёшь?

– Нет.

– Спокойной ночи.

– Ладно.

Он вышел на улицу, глубоко вдохнул и почувствовал холод. Необычный, неестественный холод. Совершенно новое, болезненное ощущение. Холод буквально набрасывался на него, вонзался в тело, растворял остатки тепла.

Тепло тоже было впервые.

Чтобы согреться – он побежал. Город выстреливал ему в лицо дробью ледяных молекул воздуха, стегал кнутом ночного ветра, не давал опомниться.

Но он опомнился.

Пробегая мимо Стратовского острова, !"! поднял голову. В небе снова были птицы, совершавшие свои пронзительные полёты.

!"! всмотрелся, оглянулся: вышки не было, не было, не было железной телевышки.

!"! отбежал на то место, откуда впервые увидел её. Ее не было. Никакой телевышки здесь никогда не было.

Никакого железного шпиля.

Нигде ни у кого в этом городе !"! не видел телевизора: ни в её квартире, ни в своей, ни в бюро Лерпенса. Телевизора не было, потому что его не изобрели. И радио не изобрели. И уже никогда не изобретут. Этот город – не для изобретений. Этот город – музей. Никакой телевышки не было, и быть не могло.

Превозмогая силу ветра, гнавшего !"! в его сырую квартиру – в один из тёмных закоулков музея города Q, он повернул обратно. Пальцы онемели и уже не ощущали шероховатостей картонной коробки…

Он почти вернулся к дому №7, что на Старокрасной площади, но свернул в переулок. Никакого магазина не было. Конечно. Конечно. В этом городе нет магазинов, в этом городе не продают свинину.

Есть только город. И ложь об этом городе.

!"! вышел на середину площади и поднял глаза.

В окне второго этажа дома №7 горел слабый голубоватый свет.

«Телевизор», – усмехнувшись, подумал !"!.

!"! открыл коробку и достал револьвер. Револьвер был удивительно лёгкий, но очень цельный и живой. Он как будто сливался с запястьем, становился частью тела. !"! взял револьвер в обе руки и прицелился – прямо туда – в голубую точку несуществующего телевизора, передающего несуществующие сигналы.

И вдруг понял, что из этого оружия он выстрелит только один раз, и не промахнётся.

Он медленно опустил чёрную железную руку, и голубой отблеск тут же погас.

!"! решил, что убьет её завтра: на улице или в доме – не имеет значения.

Вернувшись в свою квартиру, он долго не мог отогреться.

Не включая света, он сидел возле зеркала, сдвинув колени. На коленях лежала жёлтая коробка, а в зеркале отражался жёлтый отсвет: он прыгал по тёмной поверхности, то и дело даже глаза его окрашивая в жёлтый.

Исчезновение

На следующий день он пришёл на Старокрасную площадь рано утром. Но в квартире номер 7 дома номер 2 двери никто не открыл.

!"! колотил кулаком. Он хотел поскорее покончить с этим.

Желтая коробка вся истрепалась.

Черная рука больше не могла ждать.

!"! сел на ступеньки, достал из нагрудного кармана фото.

Вместе с фото из кармана вывалился конверт с адресом из прошлой жизни.

!"! сравнил почерк на конверте и на обороте фотографии. Всё правильно.

Только почерк на фото был более похожим на почерк на конверте, чем сам почерк на конверте.

!"! стал искать письмо и вспомнил, что оно у старика.

Теперь ему принадлежат слова, предназначенные !»!.

Внезапно !"! до боли в глазах захотел снова увидеть письмо.

Какое оно было? О чём?

Девушка.

Девушка, вы разбиваете мне сердце.

Вы. Мне Сердце.

Сердце. Вы. Мне.

Девушка. Девушка.

Девушка.

Её не было. Он прождал целый день.

И, наконец, понял, что опоздал. Лерпенс оказался прав.

Промедление убило историю. И в этом повинен !"!.

!"! спустился вниз по ступеньками с таким трудом, будто поднимался вверх по крутой лестнице.

Сердце стучало глухо и часто.

!"! остановился между первым и вторым этажом.

В узкой полоске грязного стекла отражалось его лицо.

Глаза стали совсем жёлтые.

Она сбежала.

Финал

Он двинулся в сторону набережной. Его уже не останавливал запрет Лерпенса. Запреты страшны наказаниями, а наказания предназначены для тех, кто обладает будущим.

Однако наступают дни, когда времена теряют вкус к множественным числам. Время остаётся только одним – настоящим. Чётким, ограниченным и осязаемым.

!"! понимал, что будущего нет.

Его сердце, словно кусок размороженного мяса, с удивлением чувствовало боль.

Оно смотрело на гниющий город и любило каждый его камень, любило пустые соборы, бешеных птиц, бронзовые лица памятников, колоннады, извилистые морщины рек.

Сердце его замедлялось от близкого предчувствия гибели гранитных площадей и мраморных лестниц. Сердце его погибало от желания раствориться в сердце города, стать его слугой, его рабом, его врачом, его любовником, его душеприказчиком, его экскурсоводом…

Сердце его хотело быть пробитым. Лишь бы не допустить железных телевышек, голубых лучей, не допустить исчезновения истории, разрушения музея, вандализма над экспонатами, уничтожения великого Союза…

!"! бежал по набережной.

Он знал, что сейчас оба кораблика отправятся в своё финальное путешествие.

Вонзившись в толпу, он проткнул её насквозь, выскочил к причалу и притянул к себе зажёгшийся красно-белый свет.

На противоположной чёрно-зелёной стороне раздались крики.

Кричал его учитель, его старик. Это был конец.

Катер уже отошёл от причала, когда !"! совершил свой прыжок.

Покорные зрители уже сидели на поцарапанных пластмассовых стульях.

Она уже сжимала в руке чёрный цветок микрофона.

У неё задрожали губы. Он улыбнулся и сел на ближнее к ней кресло.

Она поднесла ко рту микрофон.

Он открыл коробку.

Она начала экскурсию.

Он не расслышал слов.

Черная масляная поверхность даровала ему успокоение. Это был знак – чёткий, как подмигивание. Знак, который не оставлял пространства для толкований.

Близость взрыва заранее оглушила его, как если бы он уже состоялся и поглотил всё это медное и каменное…

Он ничего не слышал.

Он разглядывал её сквозь черный нимб прицела, а она смотрела на него, продолжая экскурсию. Никто из туристов не шевельнулся. Было тихо. Только лёгкий шум, похожий на жужжание ос, вился у висков… Он отмахнулся от него и сосредоточился на сладостном процессе прицеливания… Но шум нарастал. Словно вставал из-за плеча. И вдруг прорвался.

!"! услышал голос. Вне всяких сомнений, это был самый заурядный женский голос на свете. Ни капли магии. Но то, что она говорила, выворачивало мир наизнанку.

– Слева по борту – магазин игрушек. Там продаются рыжие медведи, велосипед и большая гоночная машина. Справа – парикмахерская. Там стригут, бреют, завивают волосы. Женщинам красят ногти. Мужчин брызгают одеколоном. Парикмахерши часто курят и пьют кофе. Чуть дальше, на левом берегу – зоопарк. Там недавно родились волчата, которые никогда не видели леса. Они просятся на руки и лижут ладони. Обязательно сходите. Там белые птицы и старый лев. А вот, видите, сразу у выхода из парка – магазин. Там продаётся корм для рыбок, клетки для попугаев, колёса для белок. А рядом ещё один магазин. Самый обычный. Хлеб, сахар, сигареты, чёрный перец, вода. Посмотрите направо. Большой оранжевый дом – школа танцев. Степ, чечетка, венский вальс, румба… Дальше, справа, бывшее здание биржи, ныне – Филармония. Сегодня вечером заслуженный оркестр города Q играет Шуберта… Билеты можно взять в нашем агентстве. Бесплатно.

!"! почувствовал тошноту. Мутная волна поднималась из солнечного сплетения, затапливая разум странными образами. В ушах раздался свист, глаза прищурились от боли. !"! посмотрел на правый берег и увидел набережную, исполненную неоновым светом: вывески, фонари, реклама шоколада… !"! зажмурился и опустил голову. Стараясь медленно сосчитать до трёх, он трижды глубоко вдохнул и снова открыл глаза. На левом берегу уличные музыканты виртуозно играли африканскую песенку. Дети в красных куртках бросали им монеты. Жёлтые и оранжевые дворцы вибрировали от глубоких гитарных звуков. В лицо ударял запах цветущих деревьев и ванильного мороженого.

– А вот на этом месте… – сказала девушка-экскурсовод. – На этом месте был убит мой отец за то, что первым решился сорвать страшную маску с лица нашего прекрасного города. Его застрелили прямо здесь, во время экскурсии. Тело выбросили в воду. А по правому борту – рынок… Фрукты, сыр, кислая капуста, мандарины, свинина, лавровый лист…

Лёгкий, словно чёрное перышко, револьвер превратился в стопудовую глыбу. Не в силах совладать с тяжестью, руки сами опустились на колени. Сила звука нарастала. Запахи вламывались мозг. Жить становилось невыносимо.

!"! затравленно обернулся и увидел реку. Вся река была в огнях. Катера, обвешанные гирляндами, медленно скользили по поверхности просветлённой воды. Их корабль нагоняла лодка с чёрно-зеленым флагом. !"! сжал зубы, поднял револьвер, прицелился.

– Умирая, мой отец оставил адрес человека, которому суждено было спасти нас от гибели. Я написала ему письмо, но оно, видимо, затерялось, не дошло… или дошло, но адресат не разобрал почерка… или был обманут другими адресатами… Хотя, скорее всего, такого человека просто не существует… А прямо по курсу – Стратовский остров… Его очень любят влюблённые за густую зелень. Летом здесь танцы под открытым небом. На Стратовском острове располагается телевышка. Прекрасная железная телевышка…

!"! почувствовал, как в его глазах лопаются сосуды. На корме раздался сильный удар. Но он не оглянулся на звук. Никто не оглянулся.

Он смотрел на неё. Все смотрели.

Он вспомнил, как поцеловал её – там – на кухне. Такое странное ощущение, как будто висишь на нитке прямо в космосе.

Снова удар.

И опять никто.

Она продолжала говорить.

Он продолжал вспоминать.

Он вспомнил вдруг себя пятилетним в каком-то парке.

!"! бежал по аллее, у него была куртка ярко-синего цвета, и он бежал по аллее в этой куртке и ощущал пронзительное счастье.

Шаги.

И ещё воспоминание!

Ему девятнадцать лет. Он сидит в холодном кинотеатре и смотрит на экран. Паровоз. Из паровоза валит дым. Рядом сидит какая-то девушка. Из её рта выскальзывает облачко пара. Её руки зябнут. От неё пахнет сиренью.

Железо – нереально, реальны – нервы и цветы.

Она говорит.

Он смотрит.

Она красивая.

У него болит голова. И особенно сердце.

Прямо разрывается.

Девушка.

Девушка!

Девушка!!!

Девушка, ВЫ РАЗРЫВАЕТЕ МНЕ СЕРДЦЕ!

Он сгибается от боли и видит позади себя большого жилистого человека.

У человека жёлтые волосы и голодное лицо. В одну секунду !»! узнает ученика с набережной Гонти.

Младенец на руках епископа.

Голодный ребёнок.

Бедный, голодный ребёнок…

У младенца в руках пистолет.

Младенец целится.

Младенец стреляет.

В неё.

Промахивается. Попадает. Промахивается или попадает? Повсюду туман. Ничего не видно.

Всё вертится.

Всё уходит.

Лихорадка.

Всё отдельно.

Глаза – отдельно, руки – отдельно, жизнь – отдельно, смерть – отдельно.

Что-то происходит.

Выстреливает револьвер фабрики Димитракиса – выстреливает сам, потому что все револьверы всегда стреляют сами…

Жёлтая голова откидывается и катится.

Катится по палубе. От борта к борту, от борта к борту…

И теряется в дымке.

Дымно.

Всё исчезает в топком неоновом свете.

Город Q исторгает из себя пронзительные вопли, африканскую песенку и сочинения Шуберта.

Где-то там – впереди, если напрячь зрение – можно угадать её черты.

Живые или мёртвые.

Настоящие или будущие.

Не уходи. Не рви мне сердце.

Но из глаз выскальзывает фокус.

Всё плывёт.

Всё движется.

Всё ускользает.