СЕМЁН РОСОВСКИЙ

БЕГЛЕЦ В ТЕНИ СОБОРА

***

Гром разложил тишину
Жуткий бином
На охнувшую сосну
На громыхнувший бидон.

И разбежались в края аллегорического небесья
Точность и нежность моя
Песня…

Завтра как двинется лето
Солнечной мышцей играть
Должен всё это
Я в тишину собрать

***

Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано «знаю»,
А на первой написано «верю».

И одной головой обладая,
Никогда не войдёшь в обе двери.
Если веришь, то веришь, не зная
Если знаешь, то знаешь, не веря.

И своё формируя сознанье,
С каждым днём от момента рожденья,
Мы бредём по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.

И загадка останется вечной,
Не помогут учёные лбы:
Если верим – сильны бесконечно,
Если знаем – безумно слабы.

ВОДОСТОЧНЫЕ ТРУБЫ

Хоть время холодов не истекло,
Глашатаи весны трубят до срока.
Прозрачный лёд, как битое стекло,
Крошится в лабиринтах водостока,
И ветер в этой лейке жестяной
Вдруг обретает саксофона ласку,
И звуки пахнут талою водой,
И зеленью, и масляною краской
Сбегают вниз – сверкает чешуя
Домов и крыш, прирученные змеи
На водосточных трубах, может, я
Сыграл бы, да вот только не умею,
И, сдвинув шапку и поморщив лоб,
К ним ухом прижимаюсь, ближе где бы…
Я через них, как через стетоскоп,
Весеннее подслушиваю небо,
В котором крики птиц – далёкий фон,
А голос ливня – лета адрес точный,
И, веря в свой небесный телефон,
Питаю слабость к трубам водосточным.

***

Я уже по глаза, словно в тине, в косматом кошмаре.
Утопать в мир иной – всё одно, что в бессрочный запой.
Кто-то просит сыграть напоследок на старой гитаре,
Пьяно смотрит в глаза, по плечу бьёт и требует: «Пой!»

На гитаре нет струн, значит нужно натягивать вены,
Чтоб приладить на гриф и концы затянуть на колки.
Я, конечно, спою, чтобы рухнули белые стены,
На которых так хочется выписать кровью стихи…

В Рай дорогу мостят глыбы льдов, душу кутаю в шубы,
Ангел хлещет коней, их и здесь, торопясь, тоже бьют.
Улыбнётся Господь (у него ослепительно белые зубы):
Заждались, мол, родимый, пойдём, ты с похмелья, налью…

МОЛЧАНИЕ

У молчания – привкус горечи
Расставание – откровением
На мосту бесконечны поручни
А внизу – головокружение
Для прощания с тем, что в памяти
У молчания нет прощения
Отлюбившим не ставят памятник
Отлюбившим – судьба забвения
Тоньше струн (тех что тронуть боязно)
Самой горькой больнее истины
Этих любящих глаз прорези
И закат затонувший у пристани
У молчания – облик горницы
Где за окнами дождь сутулится
Да фонарь одиноко горбится
На застывшей пустынной улице

***

Для людей почему я живой?
Улыбаюсь, верчу головой…
Стоит в лёгкие воздух вобрать –
И смекают живые: свой, брат!
А в пути сообщу письмецом:
Мол, живой я, и дело с концом.
Ну а ежели, ежели впредь
Угораздит меня умереть,
Ты прочти эти строки. Прочтёшь –
Ты меня за живого сочтёшь
И подумаешь, вслух перечтя,
Словно мать про большое дитя:
«Вот опять сообщил письмецом:
Мол, живой я, – и дело с концом!»

***

Кто видел беглеца в тени собора,
Тот не забудет старого коня,
Ведущего свой род от мандрагоры,
Советы древние за пазухой храня.

Всё предначертано дыханием времён,
Шуршанием бумаг, игрой знамён…

Кто видел девушку, одетую небрежно,
Вакхически визжащую, как слон,
Не сможет возвратиться к жизни прежней,
Наполненной мерцаньем макарон.

Кто слышал о жестоком каскадёре,
О челюстях в крови, о древнем зле,
Тот не найдёт гармонии в фольклоре,
В напевах о разрушенной земле.

Всё предначертано: дыхание времён,
Шуршание бумаг, игра знамён…

***

Если представить, что двери похожи на стены,
Можно решить, что сам я ушёл в натюрморт.
Любвеобильные полунагие сирены
Чёрным фломастером режут зелёные вены
И залезают на стол по команде «Апорт!»

Это случится сегодня, во время второго обеда.
В полупенсне и ермолку будет одета Луна.
Вместо субботы мы в пятницу празднуем среду,
Уподобляясь команде, что вновь одержала победу,
Клюшки бросая на лёд и протяжно зевая со сна.

Скачут вторичные кони, блестят на ветру зажигалки,
Ворон похож на орла, но с немного корявой ногой,
В очередь к водопроводчику встали четыре весталки,
Трётся о спину, пыхтит пухлогрудая девка-мочалка,
Ветреный пан-растаман снова ложится с другой.

И тогда умирает весна,
И падает в небо сосна,
А старый голубь урчит дотемна…

ФИНАЛ

Тело раздавленной старушки-проститутки, брезгливое у обочины.
Сморщенный комок запёкшейся кровавой осени, заляпанный жирной грязью.
Заплёванные глаза?!.
Моллюск памяти захлопнул створки раковины.

Где-то снова беременеют почки.
И пышная зелень задыхается в грубых объятиях Ветра
(яблони приносят всё больше червивых плодов).
Ветер-кентавр срывает одежды с Тайн, презирая стыдливость этих хрупких ланей,
кентавр, иссушающий жадными губами родники знания;
бросающий к ногам Дианы всех сытых минутными усладами
дожёвывать надкушенное Адамом яблоко,
поворачивающий властным дыханием реки, что нащупывают путь
к ОКЕАНУ ПОЗНАНИЯ, вспять,
загоняя их хлипкие русла Минувшего.
Под Луной он гонит пред собой пастись у Алтаря минутных наслаждений
(сорвав цветок, почувствовать, как увядает, никнет он в твоих руках)
оленей стадо, с кровью, отравленной укусами взбесившихся собак,
оленей возомнивших себя владыками Дианы – прикованных к
короткой цепи её похоти. Он стал Единовластным Богом,
душа в своих объятьях Языческую красоту.
Моллюск памяти зарылся глубоко в песок Пустыни.

Над головою всхлипывают, глотая ветер, птицы, прижатые тяжёлой
синей грудью к верхушкам сосен
(им беззаботным не летать высоко).
И реки в неуклюжих объятьях мрачных берегов заснули,
не узнав могучего прибоя Океана, его всезнающих глубин,
не слившись с ним, не зачерпнув и горсти жемчуга его.

Распростёртые реки, украсившие грудь свою ожерельями Закатов и Рассветов
и ускользающей Луной со свитою фальшивых бриллиантов.
И необъятный ОКЕАН, явивший тысячу лучей, сочащихся из сердца,
несущий в недрах сердца неиссякаемый источник Света.

Кровавоглазый кентавр мимолётом раздавил приют моллюска,
и тот остался обнажённым на раскалённом песке Пустыни.

***

У многих нет…
У меня нет смелости,
У меня нет настойчивости,
и в себя я не верю.

У меня нет
красивых надежд,
и я знаю:
мой путь нелёгок.

У меня серые дни
и большая усталость.
Но у меня есть две руки,
перо, сердце и музыка.

И я знаю:
многие бедней.
У многих нет пера
(но это и не важно),

у многих нет музыки
(странно, но так бывает).
И сердца у многих нет,
хотя, возможно, они и не знают об этом.