ИННА БОГАЧИНСКАЯ

«ОДНА СРЕДИ СИЯЮЩИХ ЛИСТОВ…»
эссе

Если у Давида Самойлова были «сороковые – роковые», то у меня «семидесятые – звёзднообъятые». Мне, зажатой в Прокрустовом ложе одесских литературных вездеходов, больше всего хотелось вырваться на литературную планету, сверкающую созвездиями невиданной величины. Для меня такой литературной галактикой представлялась Москва. Как ни странно, именно там я чувствовала себя, как рыба в родном Чёрном море. Ибо в то время московская литературная жизнь была на высокой волне, вобравшей в себя самые разноцветные и разнокалиберные течения. Несмотря на то, что я довольно устойчиво чувствовала себя на журналистских лыжах даже при крутых виражах, на одесских литературных тропах мне почему-то было узковато: то ли они меня сбрасывали, то ли я соскальзывала с них. И тогда я стала совершать головокружительные налёты в Москву. Надо сказать, что даже в самых моих сказочных сюжетных поворотах я не могла предположить, что какой-то из них станет реальностью. И что я не только буду общаться с теми, кто представлялся мне поэтическими небожителями, но что даже буду вхожа в святая святых – места их обитания, где они сотворяли свои шедевры.

Вы знаете, насколько упряма бывает царица Мнемозина в нежелании осветить какие-то участки своих затемнённых покоев? Но один из них высветился очень чётко: тогдашний директор Центрального Дома Литераторов (ЦДЛ) Борис Филиппов почему-то проникся ко мне доверием и уважением после того, как познакомился с моими стихами, избороздившими тетрадные листки. И в результате этого выдал мне специальный пропуск на проход в ЦДЛ. Тут-то и началась моя эпопея «хождения по именам», которые, как я упоминала, были для меня тогда столь же нереальны, как появление какой-нибудь звёздочки из системы Альфа Центавра. Для меня поэтическим Богом был Андрей Вознесенский. Но, увы, неведомые волны вынесли меня на его берег несколько позже. Первый мост общения выстроился с Беллой Ахмадулиной. Конечно же, в ЦДЛ, за столиком, где восседало созвездие таких же недосягаемых тогда для меня имён. Среди них был Евтушенко со своей будущей женой – англичанкой Джейн, и Римма Казакова, и директор зала Чайковского, и другие…

Ахмадулина сразу же бросалась в глаза своей «не-от-мира-сегойностью». Было в ней что-то от на минутку залетевшей птицы с блуждающими глазами, в которых читалась внутренняя неразрешимость: то ли взлететь, то ли остаться. Казалось, что она одновременно обитает в нездешних пространствах, и в то же время каким-то полутелесным касанием обозначает своё присутствие в моменте. Разговаривать с ней было непросто из-за постоянной необозначенности её присутствия. Но, тем не менее, сквозь неё проходила  волна доброжелательности, соучастия и готовности прийти на помощь.

Я сказала Белле, как высоко ценю её творчество. Как трудно достать в Одессе её книги, что они продаются на чёрном рынке по баснословным ценам, также как и книги Вознесенского. Я поведала ей о том, что, помимо стихосложения, занимаюсь ещё и журналистикой, и что очень хотела бы сделать очерк о ней. Белла с интересом слушала. И в результате согласилась на то, чтобы я написала очерк о ней.

Не помню, при какой встрече она пригласила меня к себе домой в «тот дом на Поварской/в пространство, что зовётся мастерской/художника…». Там она обитала со своим мужем Борисом Мессерером. Моей целью тогда было написать очерк для газеты «Вечерняя Одесса». Белла подарила мне и газете свои фотографии и стихи. На одной из фотографий она сделала следующую надпись: «Милой Инне – на память о Москве, о разных разностях и о Белле Ахмадулиной. С пожеланием многих радостей и стихотворений». Вообще она была щедра на тёплые и вдохновенные надписи. Вот некоторые из них на подаренных мне книгах: «Инне Богачинской – с благодарностью за благосклонность – Белла Ахмадулина». Или: «Моя дорогая милая Инночка! Книжонка – плохая. А Вы – хорошая. Ваша Белла». А вот надпись на её первой книге «Струна»: «Милая Инна! Эта книга так давно была, я вспоминаю мою молодость, любуюсь Вашей молодостью и желаю добра – Белла Ахмадулина».

Помню, что меня поразила огромность мастерской и хрупкая, парящая фигура Беллы, которая как бы периодически приземлялась то у кухонной плиты, то у стола. Кстати, запомнился тетрадный листок, висевший над плитой, на котором подробно описывалась методика приготовления бифштекса. Белла пригласила меня принять участие в разделывании перепёлок. Мне стало ясно, что она, так же, как и я, не была наделена особыми дарами и пристрастиями к кулинарному искусству. Мне сразу стало спокойнее от этого.

Не изменяя своей особенности вляпываться своими откровениями в неловкие ситуации, я поведала Белле о том, какое тронное место в поэзии я отвожу Андрею Вознесенскому. Снисходительно улыбнувшись, Белла сказала:

– Действительно, только Андрюша может позволить себе рифмовать автопортрет с аэропортом.

Во время моих регулярных наскоков в Москву мы всегда встречались с Беллой. В качестве поэтической иллюстрации позволю себе привести своё стихотворение, посвящённое ей. Оно далеко не совершенно, но просто отражает моё тогдашнее видение Беллы.

БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ

Когда предрассветная влага
Огнём проступает на теле,
Когда даже радуга в тягость –
Зайдёшь к Ахмадулиной Белле.

Как хрупкий цветок на морозе,
Теплом и отчаянием дышит,
И крылья расправит, как может,
И рвётся за тучу, и выше.

Какие в ней штормы и штили
За полувоздушной улыбкой?!.
Её никому не осилить,
Хотя она кажется зыбкой.

Обиду с тобою разделит.
Расскажет, как выжарить утку.
Такая, как все. Только еле
В ней боль проступает, как будто

Застряла в двух тёмных созвездьях,
Чуть-чуть занавешенных чёлкой.
Как будто бы – смелый наездник,
Навек обручившийся с чёртом.

Как будто бы – чья-то утеха –
Восславить искусство бумагой –
Дана ей как блажь, как орехи,
Как утро, как дети, как шпага.

Никто удивляться не вправе,
Здесь таинство слухи развеет.
Здесь женщина рифмами правит.
Здесь женщина выглядит феей.

Расшита стихами бумага,
И жемчугом каждый отделан
Рукой живописца и мага
И сердцем пылающим Беллы.

1974 г.

Белла обладала качеством, которое я очень ценю – умением слушать. Меня всегда разрывали внутренние стихии, перманентно сражающиеся друг с другом. Мне казалось, что только переезд в Москву сможет меня исцелить. Тогда уровень моего духовного развития ещё не поднялся до понимания простой и одновременно непомерно сложной истины, что мы всё носим с собой и в себе. Об этом говорили ещё древние, сконцентрировав эту истину в одной фразе: оmnia mea mecum porto.

И вот Белла в ту пору как могла старалась помочь мне в осуществлении моей идеи переезда в Москву. Помню, что, исчерпав все варианты, она сказала мне, что даже её друг – большой и влиятельный поэт Павел Антокольский – не смог сделать прописку своей домработнице. Так что единственным действенным выходом был только брак с москвичом.

Помню, что во время одного из моих визитов к Белле ей звонил Василий Аксёнов, только что вернувшийся из Америки. Белла говорила, что он взахлёб рассказывал о том, что увидел там. Потом это вылилось в его прозу «Круглые сутки нон-стоп». Звонил ей тогда и Высоцкий, сетовавший на трудности, которые так искусно воздвигали наши доблестные блюстители визового режима, препятствовавшие его соединению с Мариной Влади.

В доме Беллы и Бори я познакомилась с поэтом Александром Николаевым и его дочкой – начинающей поэтессой Олесей Николаевой, которая пришла тогда со своим женихом Володей Вигилянским. Наши отношения с Олесей, с лёгкой Беллиной руки, сохранились на всю жизнь. Сейчас она – талантливый поэт, автор многих поэтических сборников, профессор Литературного института им. Горького. Несколько лет назад она пригласила меня провести поэтическое выступление перед студентами её курса. Муж Олеси – Владимир Вигилянский – в настоящее время занимает пост руководителя Патриаршей пресс-службы.

За более чем три десятилетия, прожитых мной в Нью-Йорке, Ахмадулина приезжала в Америку с выступлениями всего несколько раз. Один её приезд совпал с днём её рождения, десятого апреля, который она праздновала в манхэттенском ресторане «Русский самовар». А другой её приезд совпал с моим днём рождения. Она пригласила меня в этот день к себе и подарила свои стихи, подписанные мне по случаю дня рождения. Продолжая тему дней рождения – в 2003 году мы встретились с ней в зале Чайковского на семидесятилетии Андрея Вознесенского, куда я прилетела из Нью-Йорка в качестве приглашённого гостя. Эпизод этой встречи запечатлён на нашей с ней фотографии.

Думаю, что многие уже осознали, что есть несчётные армии пишущих стихи и только единицы, которых можно назвать Поэтами. Кроме способности к версификации, эта категория литераторов обладает ещё так называемой поэтической натурой, с особой психической структурой и нервной организацией. Ахмадулина, несомненно, принадлежала к этой категории. Любой истинный талант предполагает наличие особой, магнетической энергетики. Именно это свойственно и произведениям Ахмадулиной, и её облику. Кроме всего, она читала свои стихи так, как будто сиюминутно сочиняла их. Она была окружена ореолом тайны. Но не искусственной таинственности, которую сейчас умело изображают специалисты по созданию нужного имиджа. Стихи артистично и естественно исходили из её облика. У неё был свой, я бы сказала, каминный голос, повествовавший даже о незначительных вещах на высокой художественной ноте.

Вспоминаю забавный случай, который произошёл с Беллой в один из её приездов в Нью-Йорк. Как я уже отмечала ранее, образ Беллы с её как бы бегущим по волнам взглядом, обитающим в только ей ведомых эмпиреях, плохо сочетался с бытовыми реалиями. И вот как-то она позвонила мне в панике, что чуть не отравила Борю. Дело в том, что в квартире, в которой они остановились в Нью-Йорке, на кухонном столике стояли бутылки с разным содержимым. И вот, когда Белла делала яичницу, она влила на сковороду раствор для мытья посуды, не сомневаясь в том, что это было подсолнечное масло. Боже, как мне это знакомо! – только и могла воскликнуть я. Слава Богу, всё обошлось без фатальностей. Ошибка была вовремя обнаружена.

Увы, сейчас Белла осваивает другие пространства, в которых отсутствуют и кухонные рецепты, и рифмотворные тропы. В своём некрологе, напечатанном и в Нью-Йорке, и в Одессе, я назвала Ахмадулину «хрустальным Атлантом Поэзии». В очередной раз мы стали свидетелями действующего во Вселенной закона парности: один за другим покинули земную обитель две гигантские личности – Андрей Вознесенский и Белла Ахмадулина. Опустела без них не только русская литература, но и Земля. Их последние пристанища оказались расположенными близко друг от друга. Как мне рассказала вдова Андрея Вознесенского Зоя Богуславская, во время похорон Беллы кто-то принёс горсть земли с могилы Андрея. Пусть же им обоим она окажется пухом!