Галина Короткова

СЕМЕЙНЫЕ РЕЛИКВИИ
рассказ

В детстве бабушка любила повторять мне одну фразу: «Запомни, внученька, золото и украшения, которые хранятся в семье, можно продавать только в случае крайней необходимости. И никакого обмена на тряпки или модные вещи – это исключено!».

Пережившая две мировые войны и одну мировую революцию, бабушка знала о свойствах драгоценностей всё! Она отлично помнила, как в середине 20-х годов прошлого века она с мамой ходила в магазин, похожий на большой склад, где за роскошное жемчужное ожерелье им выдали бутылку постного масла, небольшой мешок муки, пакет перловой крупы и несколько кусков хозяйственного мыла. Склад принадлежал американскому бизнесмену Арманду Хаммеру, который бойко выменивал у голодных жителей разорённой страны бесценные предметы искусства, антиквариат, меха и уникальные драгоценности на минимальный набор продуктов питания. Этот ловкий заокеанский «благодетель» стал при жизни почётным доктором двадцати пяти университетов и отошёл в мир иной с французским орденом Почётного легиона на груди.

В начале прошлого века, когда японцы ещё не научились выращивать жемчуг искусственно, а за каждым драгоценным зёрнышком полуголым ловцам приходилось нырять на изрядную глубину, такое украшение стоило целое состояние. Но в ту страшную зиму прабабушкино ожерелье помогло спасти от голодной смерти всю семью.

«Украшения можно не только выменять на хлеб, но в критической ситуации выкупить себе жизнь!», – учила меня бабушка. В подтверждение своих слов она рассказала мне полную драматизма историю, которая произошла на её глазах в послевоенные годы.

У бабушки была близкая подруга Лиля, которая скромно жила в крошечной квартирке на Молдаванке вместе с отцом и полуслепой сестрой Полиной, которую все звали тётя Поля. Ах, эти прелестные молдаванские дворики, так подробно описанные Бабелем и воспетые Паустовским! Представьте себе небольшой двухэтажный дом буквой «П» из медово-жёлтого пиленого ракушника, с крышей из тёмно-красной «марсельской» черепицы и ажурными коваными воротами, которые закрывались ночью на огромный амбарный засов. По всему внутреннему периметру второго этажа шла просторная деревянная галерея, густо увитая виноградом, куда выходили не только окна, но и двери всех квартир. Попасть туда можно было по старинной чугунной лестнице, такой музыкально-гулкой, что бесшумно подняться наверх было практически невозможно. Летом вся жизнь дома сосредотачивалась именно на этой галерее и во дворе. Душными летними ночами жильцы дружно покидали свои комнаты, чтобы спать на ватных матрасах на галерее или скрипучих порыжевших от времени раскладушках посреди двора. Днём хозяйки выставляли на галерею грубо сколоченные табуретки. С утра и до позднего вечера там шипели блестящие медные примусы. Варить летом борщ, уху или жарить бычки «у помещении» было не принято! Словом, не двор, а огромная коммунальная квартира, где все её обитатели – невольные свидетели самых интимных подробностей жизни соседей.

В глубине двора имелись обширные погреба – «мины», вырытые ещё в те легендарные времена, когда контрабандисты прятали там бочки с итальянским вином и греческим оливковым маслом, тюки турецкого табака и французских кружев. Бандиты, доморощенные революционеры и анархисты устраивали в погребах целые склады с оружием и боеприпасами. Сложная система ходов и тоннелей соединяла «мины» с городскими катакомбами. Зная их расположение, можно было без труда пробраться на морское побережье, или выйти далеко за город в безлюдную степь.

Вот в таком молдаванском дворике родилась и выросла Лиля. Она с успехом окончила медицинское училище и поступила на работу в одну из городских больниц. В самом начале войны молодую медсестру перевели работать в военный госпиталь. Когда немцы стали бомбить город, а в окопы на линии обороны можно было доехать на трамвае, Лиля вместе с коллегами-медиками сутками вывозила тяжелораненых бойцов в порт. Оттуда суда уходили в Крым и Новороссийск. Сама Лиля уезжать не собиралась. Ей было страшно оставлять беспомощную Полину и спивающегося отца-художника. Это была официальная версия её отказа эвакуироваться вместе с отступающей армией на восток. Существовала ещё одна серьёзная причина, по которой Лиля осталась в городе. Но об этом знали всего несколько человек. Буквально с первых дней оккупации в Одессе начал действовать подпольный штаб антифашистского сопротивления.

Лиля как ни в чём не бывало вернулась на работу в больницу. Полина по мере сил занялась домашним хозяйством, а отец неожиданно бросил пить и с головой погрузился в творчество. Он рисовал неплохие копии с полотен известных художников, вроде Куинджи «Лунная ночь. Дарьяльское ущелье» или «Большая вода» Левитана. Румыны охотно меняли его картины на мясные консервы из солдатских пайков и ворованный на немецких складах керосин.

Тот холодный октябрьский день 41-го года Лиля запомнила на всю оставшуюся жизнь. Оккупанты гнали по городу длинную колонну серых от страха полуодетых людей. Женщины, старики, дети шли молча. Тишину нарушало только зловещее шарканье тысяч ног да бряцание оружия румынских конвоиров, которые сопровождали колонну. Жители домов, мимо которых текла эта немая человеческая река, с ужасом смотрели на нескончаемый поток обречённых на смерть людей. Это евреев вели за город, где их расстреливали и сбрасывали в противотанковые рвы, вырытые в середине лета во время обороны города. Многих загоняли в сараи, обливали керосином и сжигали заживо…

Вместе с двумя соседками Лиля стояла на обочине, не в силах повернуться и уйти. Вдруг в этой скорбной людской толпе она заметила молодую рыжеволосую женщину с девочкой лет семи. На лице несчастной матери было такое дикое отчаяние, что Лиля содрогнулась от жалости и собственного бессилия. Внезапно идущий впереди старик споткнулся и упал. Движение колонны приостановилось. К старику тут же подскочил конвоиры. Солдаты начали избивать беднягу прикладами винтовок, заставляя подняться.

…Всё произошло в считанные мгновения. Рыжеволосая женщина с силой толкнула девочку прямо Лиле в руки, и, не оглядываясь, быстро пошла вперёд. Лиля инстинктивно прижала дрожащего ребёнка к себе, ловко закрыв краем широкой шали. А обе соседки, не сговариваясь, сделали шаг вперёд, загородив собой Лилю и малышку. С величайшей предосторожностью Лиля привела ребёнка домой. Вместе с Полей они решили сначала выкупать девочку и переодеть в чистое, ведь на ней были жалкие обноски. Румыны отбирали у обречённых на смерть всё, включая одежду. И тут женщин ждал сюрприз. На шеё у ребёнка на прочном шнурке весел маленький кожаный мешочек. Лиля высыпала его содержимое на стол – несколько массивных золотых колец, тяжёлая витая цепочка от часов, три золотых царских монеты и шестиконечная звезда Давида, украшенная россыпью мелких бриллиантов.

– Несчастная мать заплатила тебе, чтобы ты спасла её дитя, – тихо сказала тётя Поля и обе женщины расплакались.

Всем, кто осмелился прятать евреев, грозил расстрел. К чести соседей, на Лилю не донёс никто, хотя в городе было предостаточно негодяев, которые регулярно «стучали» в румынскую Сигуранцу. Ради возможности занять чужую комнату, поживиться чужим имуществом или отомстить за старую обиду. Спасённая девочка осталась в семье Лили. Для всех она была дочерью её погибшей при бомбёжке двоюродной сестры из Аккермана, о чём имелась искусно изготовленная в подпольной типографии справка. Все звали девочку Ритой, хотя настоящее имя её было – Рахель.

– Запомни, детка, – твердила Лиля, – тебя зовут Ри-и-та!.. А я твоя тётя Лиля…

Как выжить в оккупированном городе – это тема для отдельного рассказа. Работая в больнице, Лиля доставала продукты, медикаменты, гражданскую одежду и передавала подпольщикам, прятала в глубине двора партизанского связного и помогала известному в городе хирургу оперировать раненых советских солдат, которых прятали в катакомбах.

А потом наступил апрель 44-го года. Жизнь в освобождённом от фашистов городе стала постепенно входить в мирную колею. Возвращались из эвакуации соседи, на улицах города появились раненые бойцы, приехавшие в санатории для лечения, спешно восстанавливали разрушенные причалы порта. В том году удивительно рано зацвела знаменитая белая акация. Её хмельной аромат кружил голову, наполнял городские улицы душевным праздничным настроением. Лиля решила в свой выходной день вымыть окна и постирать шторы. А тётя Поля вместе с Ритой устроилась на галерее, чтобы почистить на обед картошку. Сосед инвалид, опершись на костыль, грелся на солнышке и неторопливо играл сам с собой в шахматы.

Лиля не сразу заметила коренастого молодого офицера с пыльным вещмешком на плече. С потерянным видом военный вошёл во двор, огляделся, тяжело вздохнул…

– Товарищ капитан, вы кого-то ищите? – участливо спросил сосед. Офицер не успел ответить. На весь двор прозвучал отчаянный детский крик:

– Папа!!!

Громко стуча босыми пятками по чугунной лестнице, к капитану кинулась маленькая Рита-Рахель. Офицер рывком сбросил вещмешок на землю и подхватил девочку на руки. Они замерли посреди двора, крепко обхватив друг друга руками, словно альпинисты, зависшие над бездонной пропастью, в которую рухнула и исчезла навсегда их довоенная, спокойная и счастливая жизнь.

Капитана накормили жареной картошкой, напоили чаем. Рита сидела рядом, вцепившись в рукав отцовской гимнастёрки, словно боялась, что он может внезапно исчезнуть.

«Как вы нас нашли? – не скрывая удивления, спросила Полина.

Капитан помолчал, вытащил из кармана пачку папирос, повертел в руках, сунул обратно, смущённо кашлянул, прикрыл глаза ладонью и, наконец, ответил:

«Можете не верить, но несколько раз мне снилась жена, …она уверяла, что ей удалось спасти нашу дочь. … Откровенно говоря, я не надеялся, … мистика какая-то. … Простите, я выйду,… покурю…».

На следующий день капитан возвращался на фронт. Его короткий отпуск заканчивался. Перед отъездом он записал Лиле адрес своей сестры, которая до войны жила в Виннице, но летом 41-го года успела эвакуироваться в Ташкент.

– Спасибо вам за всё, – прощаясь, сказал капитан, – Даже не знаю, смогу ли отблагодарить вас…

– Сможете! – попыталась пошутить Лиля. – Выиграйте для нас войну…

Лицо капитана стало серьёзным и очень грустным.

– Я обещаю…

Осенью 45-го года за Ритой приехала её родная тетка из Винницы. Она привезла скорбную весть – отец девочки погиб в конце мая под Веной. Лиля попыталась уговорить женщину не забирать Риту.

– Этот ребёнок – всё, что у меня осталось, – со слезами на глазах объяснила женщина. – Обещаю вам, мы никогда не забудем вашу доброту…

Лиля перестирала и тщательно погладила Ритины вещички, аккуратно сложила всё в узелок и неожиданно засуетилась.

– Постойте! Заберите ещё вот это…

Она достала кожаный мешочек, принялась смущённо объяснять:

– Пришлось продать одно кольцо, чтобы купить дрова. Уж очень холодная зима выдалась в 42-м году…

– Нет-нет, что вы! Оставьте себе… Вы заслужили…

В женский спор неожиданно вмешался Лилин отец.

– Мадам, – торжественно сказал старик, – за кого вы нас имеете? Заберите ваши сокровища. Это же семейные реликвии. Риточка скоро невестой станет. Для девочки – это память о матери и готовое приданное…

Рита уехала, и жизнь Лили потекла своим чередом.

Вскоре в соседнюю пустующую комнату на втором этаже вселился новый постоялец Аркадий Степанович – солидный мужчина лет сорока, с нашивкой за ранение и широкой орденской планкой на полувоенном кителе. С собой он привёз две подводы серьёзного имущества – железную кровать, резной комод, массивный стол, ящики с книгами и посудой, трофейный патефон и портрет Сталина в тяжёлой резной раме. Любопытные соседки выяснили, что Аркадий Степанович холост и работает завхозом в одном из санаториев города. Новый жилец был обаятелен, подтянут, охотно угощал соседей папиросами, утром благоухал одеколоном «Шипр», а по воскресеньям любил сидеть на галерее и читать свежую газету. Словом, положительный во всех отношениях персонаж и завидный жених. Впрочем, новый сосед имел одно увлечение, заинтриговавшее всех.

Как-то раз тётя Поля, осторожно спускаясь по лестнице, столкнулась с Аркадием Степановичем, за которым робко шла молодая незнакомая женщина.

– Вот, встретил старинную приятельницу, пригласил на чай, – объяснил Аркадий Степанович, помогая женщине преодолеть последнюю ступеньку. Закрыв за собой дверь, Аркадий Степанович включил патефон. Старый молдаванский двор наполнился популярной по тем временам мелодией танго «Брызги шампанского».

…Потом в гости зашла бывшая одноклассница, сотрудница по работе, подруга детства, троюродная сестра из Киева. Три-четыре раза в неделю соседи получали бесплатный концерт и богатую пищу для сплетен. Блондинки, брюнетки, в основном молодые женщины – у Аркадия Степановича был отменный вкус! Кстати, ни одна женщина не приходила дважды. Среди жителей двора время от времени возникали серьёзные дискуссии на тему морали. Неутомимый Аркадий Степанович имел яростных сторонников, которые приводили серьёзные аргументы в его защиту. После войны молодых неженатых мужчин катастрофически не хватало. Для многих одиноких женщин такой мимолётный «санаторный роман» был единственным способом получить свою крошечную порцию женского счастья.

В самом конце лета у Аркадия Степановича появилась новая пассия. Симочка была из породы тех женщин, которые привлекают внимание абсолютно всех мужчин, включая грудных младенцев и парализованных старцев. Длинноногая, с отличной фигурой, атласной кожей и копной смоляных кудрей, она, благодаря острому на язык соседу инвалиду, получила прозвище Кармен. К всеобщему удивлению Кармен пришла на следующий день. А потом стала являться регулярно. Она угощала детишек во дворе леденцами, а к Лиле прониклась особой симпатией, подарив французский шёлковый шарфик и плитку настоящего шоколада московской фабрики им. Бабаева.

Тёплым воскресным утром, когда все жители дома неспешно занимались домашними делами, Аркадий Степанович вместе с Симочкой вышел на галерею. Его белоснежная рубашка и тщательно отутюженные брюки привлекли всеобщее внимание. Сияющая Сима в новом крепдешиновом платье была неотразима.

– Внимание, товарищи! – громко сказал Аркадий Степанович. – Хочу в вашем присутствии сделать важное заявление!

Тут он по-гусарски опустился на одно колено, взял узкую руку Кармен в свои широкие сильные ладони, и торжественно объявил:

– Многоуважаемая Серафима Юрьевна! Предлагаю вам свою руку и сердце. Я люблю вас и не мыслю своей жизни без вас…

Все закричали «Ура!» и зааплодировали. Аркадий Степанович вытащил из кармана маленькую коробочку и торжественно вручил своей розовой от смущения невесте.

В коробочке лежала роскошная брошь. Золотой жук-скарабей с бирюзовой спинкой держал в золотых лапках шарик из бледно-розового коралла.

– Семейная реликвия, – потупившись, объяснил Аркадий Степанович. – Единственная память о покойной матушке… Вещь уникальная!

Соседки восхищённо заохали, а Симочка почему-то побледнела и, сославшись на неотложные дела по случаю предстоящей свадьбы, вскоре ушла. Аркадий Степанович, казалось, не заметил столь стремительного бегства своей возлюбленной. Он был занят организацией традиционного мальчишника, с домашним вином, обильной закуской и, конечно же, танцами под патефон. Праздник длился до глубокой ночи. А рано утром к Аркадию Степановичу пришли с обыском. Лилю и соседа-инвалида пригласили в качестве понятых. В тот же день бледная Лиля прибежала к моей бабушке. Всхлипывая и вытирая тыльной стороной ладони слёзы, Лиля залпом выпила стакан воды с валерианой и начала свой рассказ.

Их было четверо – рослый мужчина в штатском, местный участковый и ещё два милиционера, один из которых остался на галерее, загородив входную дверь.

– Вчера в присутствии свидетелей вы подарили это ювелирное изделие гражданке Полянской? – спросил человек в штатском, вытаскивая из кармана скарабея. Аркадий Степанович, в шёлковой пижаме, слегка опухший от вчерашнего застолья, спокойно кивнул головой.

– Всё верно. Эта семейная реликвия принадлежала моей покойной матери…

– Как её звали?

– Пелагея Васильевна… Я не понимаю, к чему эти странные вопросы?

Мужчина повертел жука в руках, ловко поддел что-то пальцем. С тихим щелчком зеленовато-голубая спинка скарабея раскрылась, словно два крошечных лепестка.

– Здесь написано «Ребекка»,– насмешливо сообщил мужчина в штатском и показал надпись обоим понятным.

– Ну да… так звали мамину подругу, которая сделала ей этот подарок, – не моргнув глазом, нашёлся Аркадий Степанович.

– Начинайте обыск! – последовала команда.

Лиля отвернулась к окну. Ей было мучительно неловко смотреть, как выворачивают ящики комода, роются в чемоданах, простукивают подоконники и внимательно изучают крашеный коричневой краской пол. Аркадий Степанович сидел на стуле под портретом Сталина и невозмутимо наблюдал за происходящим.

– Встаньте и отойдите в угол! – вдруг скомандовал ему человек в штатском. Только тут Лиля заметила, что у внешне спокойного соседа на висках выступили капли пота. Участковый осторожно снял портрет, а человек в штатском подошёл к стене и стал пристально рассматривать обои.

– За портретом в стене нашли тайник. В нём было спрятано семнадцать мешочков, около килограмма золота! – прошептала Лиля и опять заплакала. – Семнадцать! Ровно столько малышей загубил этот мерзавец…

Позже участковый рассказал, что такие, как Аркадий, специально охотились за детьми с мешочками на шее. Они отбирали золото, а ребёнка толкали назад в колонну или приводили на следующее утро в Сигуранцу. Прошлой зимой прямо на улице Аркадия опознала женщина, но ему удалось выпутаться. Он понял, что нужно срочно уезжать из города. Однако получить легальную прописку в другом месте по тем временам было невозможно. И тогда этот подлец придумал простой как всё гениальное план. Он решил срочно найти себе жену. Причём женщину из уважаемой семьи со связями и особым статусом. Сима Полянская – дочь московского профессора казалась идеальной кандидатурой. Одного не мог знать Аркадий. Её дед был известным до революции одесским ювелиром, который на совершеннолетие каждой дочери, а их у него было пять, изготавливал особый подарок-талисман. Жук-скарабей достался Ребекке – самой младшей, которая изучала историю и мечтала стать египтологом.

Каждое лето Сима специально приезжала в Одессу. В семье очень надеялись, что кому-то из одесской родни удалось спастись…

– А если бы этот гад подарил Симе банальную цепочку? Спокойно бы уехал, затерялся в столице, – покачала головой моя бабушка.

– Да, но желание произвести на невесту впечатление сыграло с Аркадием злую шутку. Кстати, мы так и не узнали его настоящего имени. У него всё было фальшивое – и награды, и нашивка за ранение…

В конце шестидесятых после смерти отца и тёти Поли Лиля осталась совсем одна. И тут в старом дворе на Молдаванке появилась Рита, которую жизнь занесла в далёкий Новосибирск.

– Тётя Лиля, собирайся! – решительно заявила молодая женщина. – Будешь жить с нами. Мне невыносимо думать, что ты в четырёх стенах здесь сидишь. У вас же здесь даже телефона нет! Про горячую воду я вообще молчу…

– Риточка! – с сомнением покачала головой Лиля, – Не хочу быть тебе обузой на старости лет…

У Риты в глазах заблестели слёзы.

– Тётечка, родная, ближе тебя у меня никого нет! Я так и сказала детям – ждите, скоро привезу вашу одесскую бабушку…

Перед отъездом Лиля принесла нам подарок – копию с картины Куинджи «Лунная ночь. Дарьяльское ущелье»:

– Понимаю, что картина никакой ценности не представляет. Просто будете смотреть на неё и иногда вспоминать обо мне…

Теперь «Лунная ночь» висит над моим рабочим столом. Некоторое время назад я обнаружила, что поверхность картины стала как-то странно выгибаться. Пришлось тащить её к знакомому художнику-реставратору.

– Откуда сей шэдевр? – насмешливо спросил Толик, рассматривая «Лунную ночь». Помолчав, он добавил, – А знаешь, очень даже неплохо… кто писал?

– Так, один бабушкин знакомый… он давно умер…

– Ладно, оставляй, попробую что-то сделать…

К моему удивлению, Толик позвонил в тот же вечер и возбуждённо проорал в трубку:

– Слушай, подруга! Продай мне Куинджи! За любые деньги!

– Чего это вдруг? – насторожилась я.

– Это же уникальная картина! Я такого никогда не видел! Представляешь, она написана не на холсте, а на куске медицинской марли, на которую мучным клейстером наклеены одесские газеты времён немецкой оккупации. За большие деньги показывать её буду…

– Не могу! – твердо ответила я.

– Почему?

– Это семейная реликвия…

ДРАКОН С ОСТРОВА КОМОДО
рассказ

Я терпеть не могу все на свете поезда и пригородные электрички. Особенно если нужно куда-то ехать. Если долго сидеть, да ещё в неудобной позе, всё тело начинает болеть, а конечности затекают так, что ими потом просто невозможно пользоваться. Скажите, а кто мне объяснит, почему так едко и назойливо пахнут все на свете вокзалы? Просто зайдите в любой вокзал и тяжёлый запах этого огромного неуютно-мрачного помещения будет преследовать вас навязчивым кошмаром весь остаток дня. А что делать с этими тяжёлыми и скрипучими входными дверями, которые так и норовят больно ударить вас по спине? Но мой Алёша на это совершенно не обращает внимания. Я подозреваю, что транспорт он просто обожает. Я это вижу по выражению его лица. Объяснить эту странную привязанность элементарно просто. В электричке ему никто не мешает составлять кроссворды. Хобби у него такое. Наша мама очень боится, чтобы Алёша не сделал это несерьёзное занятие своей основной профессией! Да, да мой Алёша никогда не упустит момента, чтобы приткнуться где-нибудь в уголке и тут же сунуть свой нос в специально приготовленные таблицы. У него это здорово получается. Если бы Алёша мог, то занимался бы этим прямо на улице, и даже на ходу. При этом угроза свалиться в какую-нибудь канаву или натолкнуться на телеграфный столб его вовсе не пугает. Я тщетно пытаюсь отучить его от этого. Иногда достаточно моего лёгкого прикосновения. Но чаще всего он делает вид, что не замечает меня. Мне обидно, но я стараюсь быть снисходительным. Ведь Алёша – мой лучший друг! Вот и сейчас мы сидим на перроне в ожидании электрички, а мой Алёша опять уткнулся в свою таблицу, которую он привычно разложил у себя на коленях. Что-то подсказывает мне, что он опять перестал воспринимать окружающий мир. Мимо идёт плотный поток людей. Все куда-то спешат и что-то тащат. А мы всё сидим и сидим. Я начинаю нервничать и тихо злиться. Если мы задержимся, то не успеем вовремя занять удобное место в вагоне. А если опоздаем, то будет совсем плохо. Придётся, как несколько дней назад, прыгать на ходу в отходящий вагон. Только не подумайте, что я боюсь прыгать! Просто я считаю, что это не солидно и где-то даже унизительно. Я осторожно прикасаюсь к Алёшиной руке. Не отрываясь от своего занятия, он лезет в карман, достаёт печенье, откусывает половину, а половину машинально суёт мне. Я беру печенье из простой вежливости. Оно солёное, после него обязательно захочется пить, но я никогда не отказываюсь, потому что не хочу огорчать Алёшу.

Вот, кажется, объявили прибытие нашего поезда. Алёша торопливо засовывает всю папку с бумагами в рюкзак и встаёт. Я тоже встаю, с облегчением вздыхаю и начинаю тихонько тянуть Алёшу вдоль платформы. Мне нужно обязательно усмотреть, в каком вагоне пассажиров меньше всего. Сегодня нам повезло: в самом последнем вагоне народу совсем мало и мы устраиваемся почти с комфортом – есть место для рюкзака и можно спокойно вытянуть ноги. Ведь нам ехать довольно далеко. Во время таких поездок я успеваю чуть-чуть вздремнуть и даже слегка проголодаться. До отправления электрички осталось совсем немного времени, и наш вагон стремительно заполняется людьми. Алёша опять полез за своей папкой. Мне становится скучно, и я начинаю внимательно рассматривать входящих в вагон пассажиров. Вот пожилая женщина с маленькой девочкой ищет удобное место. Ребёнок видит нас с Алёшей, весело смеётся и приветливо машет рукой, как старым знакомым. Я стараюсь вежливо улыбнуться в ответ. Но женщина, скользнув равнодушным взглядом, быстро проходит мимо и уводит с собой девочку. В дверях появляется озабоченный мужчина в старой брезентовой куртке с тяжёлой сумкой в руках. Сумка вкусно пахнет домашними котлетами. Мужчина засовывает свою поклажу под скамью, кидает на меня подозрительный взгляд и демонстративно отворачивается к окну. Затем в вагон вваливается весёлая и шумная компания молодых людей с рюкзаками, гитарами и длинными палками. Удочки, что ли? Ребята располагаются прямо на полу в проходе. Удобная всё-таки вещь – рюкзак! В него помещается очень много полезных вещей: мячики там всякие, колбаса, ну и бутылки, конечно. Рюкзак, который поставили вплотную к нашей скамье, от малейшего толчка издаёт очень неприятный стеклянный звук.

А пассажиры всё идут и идут. Свободных мест уже совсем не осталось. По своему печальному опыту я знаю, что сейчас начнётся давка. Мне это совсем не нравится. Ведь чтобы выйти из вагона на нужной нам станции, нам придётся долго толкаться, бормотать извинения, наступать на чьи-то ноги, продираясь сквозь толпу. А мне с Алёшей это делать ой как непросто! Поэтому наша мама всегда переживает, когда мы уезжаем в «час пик». Вот если бы прямо сейчас закрылись двери. Но нет! Тот, кто управляет этой шумной громадиной под названием поезд, видимо ждёт, когда к нам сбегутся пассажиры со всего вокзала. Наконец я слышу глухой шипящий звук, словно под колесами нашего вагона собралось целая стая злых бродячих котов. Коты не только шипят, но и фыркают. Ага, кажется, поехали!

– Простите, пожалуйста, здесь свободно?

Вопрос задаёт худенькая девушка в белой кофточке с целлофановым пакетом в руках. От неожиданности я вздрагиваю и вопросительно смотрю на незнакомку.

– Простите, ради бога, тут рядом с вами совсем немного места… – девушка переводит взгляд с меня на Алёшу. – Я вас не стесню, мне только до Студенческой…

Не поднимая головы от своих таблиц, мой Алёша молча отодвигается. Девушка осторожно пристраивается на самом краешке скамейки. Её кофточка пахнет моим любимым шоколадным печеньем…

– Спасибо вам большое, – незнакомка благодарно улыбается. У неё очаровательная улыбка, а на щеках трогательные ямочки. Девушка пристраивает пакет к себе на колени, быстро проводит ладонью по светлым вьющимся волосам, поправляя прическу, опять улыбается…

– Знаете, я сегодня сдала самый сложный в этом семестре экзамен! Две ночи не спала, сейчас еле на ногах держусь…

Я сочувственно вздыхаю и выразительно смотрю на Алёшу, который никак не реагирует на слова незнакомки. Но девушку его молчание не смущает. Она продолжает говорить, обращаясь к нам обоим:

– У меня на Студенческой бабуля живёт. Следующий экзамен только через три дня, я хоть высплюсь. У бабули тишина, не то, что в городе! А вы далеко едите?

– Тоже до Студенческой, – не отрываясь от своих таблиц, бурчит Алёша.

– Так нам с вами, оказывается, по пути! – радуется незнакомка. – Наверное, тоже в гости едете?

– Нет, по делу, – холодно отвечает мой Алёша.

– А меня Ирой зовут, – неожиданно представляется девушка. – Я смотрю, вы кроссворд сочиняете…

– А вы любите разгадывать кроссворды? – в голосе Алёши лёгкая снисходительность, почти насмешка. Ну, конечно, кто, кроме него может вообще что-то понимать в кроссвордах!?

– Ой, у нас с мамой это целый домашний ритуал! – улыбается Ира. – А сколько нового можно узнать! Вот, например, вы знаете, как называется «плотоядная и очень ядовитая реликтовая ящерица, обитающая в Индонезии»? Шесть букв…

Мой Алёша лишь на мгновение задумывается, потом, пожав плечами (разве это вопрос?) с наигранным равнодушием сообщает:

– Комодо. Эта ящерица во многих справочниках так и называется – дракон с острова Комодо…

– Какой вы молодец! – в голосе Иры искреннее восхищение. – Нужно срочно записать, а то забуду. Ой, а у меня ручки нет! Можно я у вас карандаш возьму?

Кокетливо прищурившись, девушка бесцеремонно выхватывает из Алёшиных рук карандаш, быстро записывает незнакомое слово в крошечный блокнотик и протягивает карандаш Алёше. Её рука неловко зависает в воздухе, в глазах мелькает растерянность, почти испуг. Наконец, вымученно улыбнувшись, Ира аккуратно вкладывает карандаш в Алёшину руку.

– Я очень плохо вижу, можно сказать почти ничего… не вижу, – слегка запинаясь, объясняет Алёша. Его голос звучит спокойно, почти равнодушно. Но я-то знаю, как непросто Алеше говорить об этом – карандаш в его руках слегка дрожит.

– А как же вы… эти кроссворды? – в глазах девушки удивление и искренне детское любопытство.

– У меня есть специальные таблицы. Остальное я делаю по памяти, вслепую.

– Как это? – тихо ахает Ира.

– А как, например, настоящие гроссмейстеры играют в шахматы «вслепую», знаете? – вопросом на вопрос отвечает Алёша и демонстративно отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Ира как-то сразу сникает и замолкает. Она начинает смотреть в окно, пытается читать какую-то книжку. Но вижу, что она украдкой разглядывает моего Алёшу. В её глазах я замечаю то особое выражение, которое бывает только у очень добрых, очень искренних людей. Если бы рядом была наша мама, она бы рассказала Ирочке, что Алёшина болезнь – это временно. А врач, к которому мы сейчас едем, обещал, что Алеша обязательно поправится и даже сможет продолжить учёбу в университете. Нужно только время и положительные эмоции… Электричка замедляет ход.

– Вот и наша остановка, – говорит Ира и вопросительно смотрит на меня. Я встаю и начинаю решительно пробираться к выходу. Алёша идет следом за мной, а Ира послушно семенит сзади. Толпа в тамбуре, увидев меня, почтительно расступается. Вместе мы выходим из вагона и молча идем по платформе. У лестницы я останавливаюсь и вопросительно смотрю на Иру.

– Ну, вот, – с грустной улыбкой тихо говорит девушка. – Было очень приятно с вами познакомиться.

Я чувствую, что она что-то ещё хочет сказать, но очень стесняется, потому что мой Алеша демонстративно молчит. Наконец, набравшись смелости, Ирочка спрашивает:

– А можно я вам как-нибудь позвоню, если вдруг найду интересный кроссворд?…

– У меня нет телефона, – стараясь придать своему голосу оттенок холодного равнодушия, отвечает мой глупый Алёша. Но его голос предательски дрожит. А я от досады и собственного бессилия тяжело вздыхаю и отворачиваюсь.

– Ну, что ж, тогда прощайте, – грустно говорит Ира, – было приятно с вами познакомиться!

Растерянно улыбнувшись, девушка поворачивается и медленно уходит в противоположную сторону, направляясь, видимо, к автобусной остановке.

– Ладно, пошли отсюда, – тихо говорит мне Алёша. – Эта Ира, кажется, очередная глупая и очень любопытная девчонка…

Но я уходить не собираюсь. У меня остался ещё один шанс, и я хочу им воспользоваться. Я пристально смотрю вслед Ире.

«Ну, оглянись же! – хочется крикнуть на весь перрон. – Ты такая милая и ты так нужна Алёше. Я же это чувствую. Я никогда не ошибаюсь в людях! Пожалуйста, не обращай внимания на его колкости. Мой Алёша самый-самый хороший на свете! Но он такой одинокий».

Я вижу, что Ира замедляет шаг, оглядывается. Наши взгляды сталкиваются. Кажется, мы поняли друг друга, потому что девушка разворачивается и почти бегом возвращается к нам.

– Можно ещё раз попросить у вас карандаш?

Она быстро пишет что-то в своём крошечном блокнотике, вырывает страничку и решительно суёт карандаш и записку в Алёшину ладонь.

– Это мой телефон! Обязательно позвоните мне сегодня… завтра… в любое время! Я буду ждать.

– Умница, девочка! Какая же ты умница! – хочется крикнуть мне.

Я подпрыгиваю, пытаясь лизнуть девушку в щёку. И ещё очень громко лаю и весело виляю хвостом… А как же ещё я могу выразить свою радость?..

МАТЬ ТРОЯНСКИХ ГЕРОЕВ
рассказ

Моя задушевная подруга Арпеник – невероятно творческая личность. В свободное от основной работы время она регулярно устраивает потрясающие мероприятия в армянской общине нашего города. Совсем недавно мы с ней ходили на крестины крошечной армянкой девочки, долгожданной внучки, которая родилась в семье её близких друзей. Армянская церковь в нашем городе расположена в таком месте, что добираться до неё достаточно сложно. Поэтому утром Арпеник заехала за мной на своей машине.

– Может мне не стоит идти? – засомневалась я. – Я никого не знаю…

Но подруга решительно распахнула передо мной дверцу:

– Хочу познакомить тебя с Каринэ, она специально приехала из Мартуни.

«Господи, где этот Мартуни», – подумала я, а вслух предложила:

– Хорошо, постою в сторонке, послушаю службу, тем более что на ваших крестинах я ещё не была.

– Слушай, – Арпеник нахмурила брови, – Каринэ удивительная, можно сказать легендарная женщина! По дороге расскажу историю её жизни. Пообещай, что обязательно напишешь рассказ. Кстати, недавно Каринэ исполнилось девяносто лет…

…Её назвали Каринэ в честь бабушки, которая в молодости была замечательной красавицей. Увы, внешность внучки вызывала только горестные вздохи немногочисленной родни. Девочке с детства дали обидную кличку Пугало. Длинный с горбинкой нос, странного цвета глаза – ни карие, ни серые. Вся её нескладная, долговязая фигура – длинная худая шея, густые, непослушные волосы, которые невозможно было заплести в косы, – давала одноклассникам множество поводов для ехидного хихиканья. Но природа, как известно, стремится к гармонии, поэтому наградила Каринэ разнообразными талантами, невероятным трудолюбием и удивительно спокойным, покладистым характером. Девочка хорошо училась, прекрасно рисовала, много читала и мечтала поступить в педучилище.

– Пусть учится, замуж всё равно никто не возьмёт! – огорчались друзья семьи. Да и какие женихи в послевоенном Ереване?

Брат надеялся, что Каринэ получит диплом и уедет куда-нибудь по распределению. Он собирался жениться, а приводить молодую жену было просто некуда. Но Каринэ как отличницу оставили в столице. Она старалась подольше задерживаться в школе, на выходные уезжала к родственнице в пригород, чтобы помогать её детям с уроками. Единственным утешением стало увлечение живописью. Трудно сказать, как долго продолжалось бы такое существование, но летом на её тридцать девятый день рождения в их доме неожиданно появилась Анаит, старинная приятельница матери. Женщины весь вечер шушукались на кухне, пили кофе и гадали на картах. Наконец позвали Каринэ, которая с беспокойством прислушивалась к их тихой беседе.

– Слушай и не перебивай! – строго заявила Анаит. – Нашла для тебя жениха. Зовут Давид. Живёт недалеко от Мартуни в собственном доме. Вдовец, уважаемый человек, орденоносец…

Каринэ так растерялась, что потеряла дар речи. Она молча уставилась на мать, которая прятала глаза и старательно разглаживала бахрому на скатерти.

– Я обо всём договорилась. Давид будет ждать нас завтра на автобусной станции. Заведующая ЗАГСом – моя племянница. Не забудь паспорт! – Анаит виновато кашлянула, – Да, имеется один момент…гм… Давид… ему восемьдесят…

– Сколько? – Каринэ решила, что она ослышалась.

– Доченька, – взмолилась мать, – когда мужчине уже восемьдесят, он воевал, сколько ему ещё осталось? У тебя будет хороший дом, станешь вдовой уважаемого человека…

– Вы обе с ума сошли? – в ужасе закричала Каринэ.

– Да, я сошла с ума! – заплакала мать, – Много лет слышу, что моя дочь никчемная старая дева, пустоцвет, на которую без слез смотреть нельзя! Другая на моём месте давно бы руки на себя наложила!

– Когда наш автобус, тётя Анаит? – после тоскливого молчания тихо спросила Каринэ.

Всё её имущество уместилось в маленьком дерматиновом чемоданчике. Небольшую стопку любимых книг и рисунков брат перевязал прочным шпагатом. В последний момент Каринэ вспомнила про зубную щётку, зашла в ванную комнату и случайно бросила взгляд на своё отражение в зеркале. Сколько же тебе лет, Каринэ? Сорок или сто? Лицо твоё увяло, душа сломлена, а на сердце смертная тоска…

Всю дорогу до Мартуни она пыталась представить себе Давида. Он – беспомощный инвалид, который нуждается в бесплатной сиделке. Ей придётся кормить его с ложки, мыть плешивую голову и выносить за ним горшки. Нет, больной человек не оставил бы свой дом в горах для поездки в Мартуни. Скорее всего, её жених – заскорузлый селянин. Он пасёт коз, делает брынзу и торгует на базаре луком. Ему требуется помощница по хозяйству, батрачка. Но она ничего не смыслит в деревенской жизни. Неожиданно Каринэ пронзила ужасная догадка. Давид – развратный старикашка, который мечтает о женщине намного моложе для удовлетворения своей дряхлой плоти и низменных страстей! Эта мысль так напугала Каринэ, что у неё закружилась голова, к горлу подступил липкий ком.

– Укачало? Потерпи, скоро приедем, – забеспокоилась Анаит, пристально всматриваясь в побледневшее лицо своей спутницы.

Остаток пути Каринэ молилась. Воспитанная в атеистической среде, она каким-то непостижимым образом нашла слова, с которыми впервые в жизни обратилась к Богу.

– Господи, – шептала Каринэ, – прости, если делала что-то не так. Пожалей меня, Отец небесный. Со смирением и благодарностью приму любое испытание, но умоляю, сохрани мою душу! Я не вынесу позора, не смогу жить…

Из её глаз градом катились слёзы.

– Успокойся, мы приехали, – Анаит торопливо вытерла носовым платком её опухшее от слёз лицо.

– У автостанции в Мартуни под навесом одиноко стоял старенький мотоцикл с коляской. На скамейке скучали несколько пожилых женщин с сумками. Они ожидали рейсовый автобус.

– А вот и Давид! – встрепенулась Анаит при виде выходившего из здания станции мужчины. Он держал небольшой, свернутый из газеты кулёк. Каринэ даже не пыталась рассмотреть своего будущего мужа. Ей вдруг стало невероятно стыдно. Зажмурившись, подумала: хорошо бы прямо сейчас провалиться сквозь землю.

Кто-то взял её за руку и усадил в коляску мотоцикла.

– Это совсем рядом, – голос Анаит звучал словно издалека. Следующие несколько часов Каринэ запомнила плохо. Её куда-то везли, потом вели, что-то невнятно объясняли. Дрожащей рукой она расписалась в толстой книге. Каринэ боялась поднять глаза, была совершенно уверена – все с любопытством смотрят на них с Давидом. У Каринэ жутко разболелась голова, в горле пересохло. Сколько будет длиться эта пытка?

– Слава богу, всё прошло отлично, – наигранно весёлым тоном сообщила Анаит. – Езжайте с богом!

День клонился к вечеру, когда Каринэ наконец довезли до её нового места жительства. Пока Давид закатывал мотоцикл в сарай, она с опаской огляделась вокруг. Крепкий дом с высоким цоколем из массивных гранитных глыб стоял на вершине пологого холма. Справа – обширный луг, слева – небольшая сосновая роща. На горизонте виднелись горы с белыми полосами снега на склонах. А внизу за деревьями раскинулся Севан. В его жемчужно-синей воде отражались неторопливые облака. Давид поднялся на веранду, распахнул дверь и жестом пригласил её зайти в дом. Естественное женское любопытство отвлекло Каринэ от мрачных мыслей. Внутри был запах пыли и тоскливого одиночества, как в жилище, давно не знавшем заботливых женских рук. Давид куда-то вышел, а Каринэ в изнеможении присела на стоявший в углу сундук и… провалилась в сон.

Она проснулась под утро. От неудобной позы ныло всё тело. Её чемоданчик стоял рядом. Стопка книг обнаружилась на столе в соседней комнате. Там же она нашла чашку с холодным кофе и блюдце с шоколадными конфетами. Полупустой кулёк из газеты лежал рядом. Неужели Давид специально ходил в буфет на станции, чтобы купить для неё дорогих конфет? Стараясь двигаться как можно тише, Каринэ взяла чашку, открыла дверь и вышла на веранду. Её поразила удивительная тишина и невероятной чистый прохладный воздух. Ночное небо светлело. Где-то за горами неторопливо всходило солнце.

– Ты простудишься, если будешь стоять босиком, – услышала она голос Давида за спиной, – Пошли завтракать, нужно выпить чего-нибудь горячего!

Козья брынза, лаваш и чай с мятой и медом – восхитительная еда! Каринэ вспомнила, что почти сутки ничего не ела.

– Вкусно? – Давид спокойно наблюдал за ней, сидя напротив. Каринэ смутилась, торопливо кивнула. Впервые их взгляды встретились. У него были седые, по-солдатски коротко стриженые волосы, усталые глаза и сильные руки с красивыми длинными пальцами.

– Он не похож на человека, которому восемьдесят лет, – подумала Каринэ. – Он вообще не похож на деревенского жителя. Кто он?

– Умеешь доить козу?

Вопрос был таким неожиданным, что Каринэ чуть не поперхнулась чаем.

– Нет, но если нужно – научусь!

– Теперь ты здесь хозяйка. Идём, покажу твои владения.

Видимо, когда-то в этом доме жила большая семья. Каринэ попыталась представить себе его бывших обитателей. Вот здесь находилась спальня женщины. Кровать на гнутых ножках, изящная тумбочка с резными дверками, зеркало в старинной раме и… тягостная пустота. Ни занавесок на окнах, ни милых безделушек и вышитых подушечек. Хозяйка покинула это жилище давно, не оставив даже запаха. В соседней комнате жил подросток. Он испачкал чернилами стол, на спинках стульев вырезал средневековые гербы, и лазил на улицу через окно. На подоконнике имелись характерные царапины от ботинок. На пороге следующей комнаты Каринэ замерла от удивления. В воздухе стоял едва уловимый запах масляной краски. Так пахнет в мастерской художника. Догадка подтвердилась. Сверху на шкафу лежала стопка покрытых пылью этюдов. Третья комната была пуста, лишь ящик в углу, где валялись шахматные фигуры и две толстые общие тетради с конспектами лекций. На одной было написано – «Аэродинамика», на другой – «Двигатели внутреннего сгорания». В доме имелась кухня с большой печкой и комната Давида, которую он называл «кабинетом» – полки с книгами, рабочий стол и тахта, накрытая серым одеялом. На чердаке в большой плетёной корзине Каринэ нашла скатерти, занавески, коврики и даже салфетки с тончайшим старинным кружевом.

Два незнакомца под одной крышей. Словно одинокие планеты на параллельных орбитах. Утром Каринэ варила кофе и относила в кабинет Давида. Днём они встречались на кухне за обеденным столом, обменивались несколькими маловажными фразами. Затем Давид возвращался к себе в кабинет, а Каринэ принималась за работу. Она тщательно выскоблила деревянные полы, смазала скрипучие дверные петли, вымыла окна, расставила на подоконниках букеты полевых цветов. Дом ожил и чутко откликнулся на её заботу. Он заполнил комнаты благодарным светом, бережно сохранял прохладный запах свежевыстиранных занавесок, уютный аромат домашнего печенья и молотых кофейных зёрен. Каринэ научилась доить козу, печь лаваш и собирать дикорастущие травы.

Приближалась осень. Горы нахлобучили на свои вершины белоснежные папахи. Пронизывающий до костей ветер яростно гнал холодные тёмные тучи. В то утро она как обычно поставила на стол в кабинете чашку кофе, но не ушла, а украдкой заглянула через плечо Давида. Она думала, что, как все бывшие фронтовики, он пишет воспоминания о войне. Но на столе были разложены листочки с текстом на непонятном языке.

– Вот, пытаюсь сделать перевод Илиады Гомера на армянский язык, – объяснил Давид.

– Думала, ты мемуары пишешь…

Его губы тронула слабая улыбка:

– Таким, как я, мемуары писать не положено!

– Почему? – испугалась Каринэ.

– Я служил шифровальщиком при штабе армии.

– Давид, – осмелев, спросила Каринэ, – Разве Гомера не переводили?

– Переводили, но не совсем удачно…

– Откуда знаешь древнегреческий?

– До войны преподавал в Ереванском университете. Вот послушай: «Здесь на троянском берегу и меня, возвратившегось с боя в доме отцов никогда ни Пелей престарелый не встретит…».

– Скажи, а твоя семья… где? – осторожно поинтересовалась Каринэ.

– Не вернулись из боя. Не будем об этом говорить…

После мучительной паузы Давид неожиданно спросил:

– Скучно в этой глуши?

– Ни капельки!

Она действительно не тосковала ни по матери, ни по Еревану, ни по школе, в которой проработала почти пятнадцать лет.

– Завтра воскресенье, давай в Мартуни съездим, – предложил Давид.

– С удовольствием! Заодно куплю корицы и кофе.

Этот удивительно тёплый осенний день в Мартуни! Они с Давидом сходили в кино, купили на рынке нужные в хозяйстве мелочи и уже собрались возвращаться домой, когда увидели цыган. Под бойкие звуки скрипки на импровизированной сцене плясали женщины в ярких пышных юбках. Тучная усатая старуха с глиняной трубкой в зубах продавала самодельные бусы и медные браслеты. Шустрые ребятишки с визгом носились между зрителями. Кто-то дёрнул Каринэ за рукав. Смуглый кудрявый цыганёнок лет четырёх молча смотрел на неё снизу вверх. В грязном кулачке он держал замусоленный огрызок бублика. Каринэ заботливо вытерла носовым платком нос и чумазые щёки малыша, забрала бублик и вложила в его руку шоколадку.

– Эй! Ты что делаешь? – сердито закричала на Каринэ молодая цыганка. Но, подхватив мальчика на руки, цыганка неожиданно расхохоталась.

– Понравился мой сын? Скоро у тебя такой же будет! А ты, – обратилась она к Давиду, – прекрати горевать! Мёртвых нужно отпустить…

Продолжая смеяться, цыганка вместе с ребёнком исчезла в толпе.

В тот вечер Каринэ узнала, как погибли сыновья Давида, как, получив последнюю похоронку, от горя умерла жена.

– Господи, как же ты жил здесь один все эти годы – прошептала Каринэ. Она подошла к Давиду, крепко обняла, прижала его седую голову к своей груди и, глотая слёзы, прошептала:

– Знай, всегда буду рядом с тобой, и сделаю всё, чтобы ты был счастлив.

Их первенца они назвали Ахиллесом. Так решил Давид. Каринэ восприняла появление ребёнка как Божью благодать, как чудо, в которое с трудом верила. Она подходила к большой плетёной корзине, в которой спал младенец, и с благоговейным умилением рассматривала его крошечные пальчики, круглые розовые пяточки и едва сдерживала слёзы. Так и плакала бы от счастья с утра до вечера. Появление у таких пожилых родителей ребёнка многие посчитали случайностью, но через два года родился второй сын, которого отец нарёк Гектором.

– Прошу тебя, Давид! – взмолилась Каринэ, – тебе ли не знать, что Ахиллес и Гектор были заклятыми врагами. Ахиллес заставил Гектора три раза обежать вокруг Трои, прежде чем убил его!

– Мои сыновья будут дружить, вот увидишь.

Однако крепкие, рослые мальчишки дрались по любому поводу. Это очень огорчало Каринэ. Работая не покладая рук, она совершенно не чувствовала усталости. Материнство укрепило её дух, предало телу невероятную силу и работоспособность.

Когда Каринэ почувствовала, что беременна в третий раз, то с уверенность заявила – будет девочка! Назовём её Тируи – хозяйка. Дочь станет утешением нам в старости. Удивительно, но Каринэ стала воспринимать Давида, как своего ровесника, словно прожила с ним долгую счастливую жизнь, в которой, как в доброй сказке, любящие супруги обязательно должны умереть в один день.

Старая деревенская повитуха ловко завернула в тёплую пелёнку орущего младенца и с улыбкой изрекла:

– Давид, вот и третий сын к тебе вернулся!

– Мать троянских героев! – торжественно произнёс Давид, взяв на руки новорождённого. – Как назовём этого сына?»

– Только не Одиссей! – попыталась пошутить Каринэ. – Не хочу, чтобы всю жизнь он скитался по миру…

– Тогда пусть будет Гомером!

…Когда Ахиллесу было шесть, Гектору четыре, а Гомеру не исполнились и двух лет, умер Давид. Пошёл рано утром подоить козу. Там в сарайчике и нашла его Каринэ. Как она выжила, вырастила и дала образование сыновьям – отдельная история! Она пасла коз, делала брынзу и торговала луком на базаре в Мартуни. Мыла коридоры и туалеты в больничных корпусах, ухаживала за лежачими инвалидами. И всегда находила время для молитвы: «Господи! Я понимаю, что для мужчины внешность не так важна, как для женщины. И всё же, пусть мои сыновья будут похожи на Давида…».

Ахиллес с детства мечтал стать моряком, непременно капитаном дальнего плавания. Каринэ собрала денег и отпустила его учиться в Одесскую мореходку. У Гектора в начальных классах обнаружили уникальный музыкальный слух. Она определила сына в интернат для особо одарённых детей в Ереване. В любую погоду раз в неделю Каринэ приезжала к Гектору с гостинцами. Каждому ребёнку важно чувствовать, что его любят и помнят. Заметив у Гомера тягу к рисованию, она стала учить его, и сын без труда поступил в Академию художеств. Сыновья Каринэ выросли успешными, творческими личностями.

 
…Мы подъехали к армянской церкви, вышли из машины и сразу оказались в толпе нарядных улыбающихся людей.

– Сегодня крестины внучки Ахиллеса? – спросила я шёпотом у Арпеник.

Подруга утвердительно кивнула, и решительно повела меня за собой. Кого я ожидала увидеть? Измождённую сгорбленную старушку или…

– Каринэ-джан, хочу познакомить тебя с моей подругой…

От неожиданности я растерялась. Передо мной стояла удивительно красивая пожилая дама. Поверьте, такого одухотворённого, выразительного лица я не встречала давно! Тонкий с горбинкой нос, большие серо-зелёные глаза, высокие скулы и седые вьющиеся волосы, собранные на затылке в тяжёлый узел. Древние греки рисовали таких женщин на вазах и амфорах, высекали их царственные лики на мраморе, посвящали им гимны! Говорят, что в двадцать лет у женщины то лицо, которое дала ей природа, в тридцать – которое вылепила ей жизнь. Ну, а после шестидесяти – то, которое она заслужила. Добавить нечего. Воистину, такую красоту нужно заслужить!