НИКА БАТХЕН

ВНЕЗАПНОЕ КАСАНЬЕ ВОЛШЕБСТВА

СМОЛЧАТЬ БЫ

Моим стихам, написанным так поздно,
Так пафосно, красивисто, серьёзно,
Так вычурно, черно, витиевато,
Что вязнешь в них и тонешь без возврата,
Нет места. Нет статьи. Нет права слова.
Я всадница, смела и безголова,
Я Пятница на острове Итака,
Сама себе и Стенька и ватага,
И глупая княжна и злые волны.
Иду на мир войной. По стойке «вольно»
Вытягиваюсь прочь. Спешу обратно.
Ищу чуть свет на каждом солнце пятна.
Кручу слова – от вымысла до сути.
Брожу бомжом среди судей и судеб.
Пишу как ошалелая. Смолчать бы,
Остаться дневником, экраном в чате.
Но не дано. Кино ещё не снято.
Стихи спешат – волчата и ягнята,
Гоню их прочь, сминаю и сметаю.
Пришла бы в сети рыбка золотая…
Глуши мотор и не жалей тротила –
Я за слова ещё не заплатила.

ГОДИВА

Прячутся псы и птицы. Краснеют рощи.
Время кричать и прыгать, давиться смехом.
Выеду голой на городскую площадь,
Ибо отказ от неба сродни доспехам.
Ибо отказ от веры сродни наряду,
Шёлковой ласке льнущей к плечам камизы…
Всё, что имею ныне, доступно взгляду –
Впадины и изгибы, грехи, капризы.
Диво, Годива девка теперь – не дева.
Каждый гляди – что там за шкурой плоти!
Можно дарить монеты, молиться денно,
Можно свистеть навстречу дурной породе.
Рыжие волосы ныне моя кольчуга.
Гордое сердце бьётся за каждый выдох.
Ветер захлопнет ставни. Случится чудо.
Еду по городу, не подавая вида,
Ибо отказ от счастья сродни молчанью.
Ибо любая ветка под снегом гнётся.
…Только слепых в городе я встречаю,
И ни один следом не обернётся.

РЕЧЕНИЕ

Причал печали в море немоты.
Намытый пляж, некрашеная галька.
Прелюдия заброшенного парка.
Не ветрено, не холодно, не жарко.
До марта тьма. На «ты» идут коты.
Латынь сменилась мовой. Крест – звездой.
Качнув хачкар, умчалась прочь косуля.
Нарциссы до весны в листве уснули.
Три тополя в почётном карауле
Стоят себе у лестницы простой.
Что Чатыр-Даг, что Кош, что Ак-Кая –
Названия, речения, не боле…
Душа моя рекой впадает в море
Шумливое и всё-таки немое,
Барашками берущее маяк.
На верный свет плыви же, капитан!
Смотри – снегами лёгкими объяты
Причалы Ялты и пещеры яйлы,
Морщинистые щёки зимних яблок…
И я – неповторима. И не та.

НЕВЕСНА

Меня не оставляет слово «снег»,
Рассыпчатый, хрустящий, бесполезный.
Немаркая изнанка звёздной бездны.
Сплошной покров для веток и корней.
Кочевник вьюги, вечный печенег.
Основа для сосулек и печенек.
Неверный враг, обманчивый изменник,
Умеющий краснеть или чернеть.
Жемчужный, дымный, блёкло-голубой,
Извечной мерзлоты слуга и данник.
С просоленных проспектов прочь изгнанник,
Идущий где-то в тучах за тобой.
У снега нет ни дома, ни родства,
Ни вымысла, ни смысла, ни секрета…
Падение, кружение и это
Внезапное касанье волшебства.

ПРИМЕТЫ ЯНВАРЯ

Три всадницы зимы – Метель, Позёмка, Наледь.
Два белых короля – Мороз и Снегопад.
Их подданным дано скользить, сползать, сигналить
И отдавать салют секирами лопат.
И Золушек и жаб полярный дух закружит,
Сияньем хрупких звёзд им головы вскружит.
Одни лишь огоньки останутся снаружи –
В безличности ночей лучинками служить.
Приметы января – исклёванный шиповник,
Истёртые следы, неверная лыжня.
Не пишет никому провинции полковник.
Не слышно ни души, ни ши в начале дня.
Не Тара на двоих – типичная Таруса.
Наличники, кресты, грачи и снегири.
Душа стремится вверх, избавившись от груза.
Усталый клавесин твердит своё Мари…
Три всадницы спешат на штурм домов и башен –
К началу февраля расправиться с теплом.
Но огоньки дрожат, и новый день не страшен.
…Сожги тетрадь в печи. Не думай о былом.

ВЫБОР

Яростный ветер целует губы,
Шарит по коже, сбивает с ног.
Каждый мальчишка рождён Колумбом.
Каждый бесстрашен и одинок.
Каждый хоть раз поднимает парус,
Рвётся в заоблачный беспредел,
Каждый с балкона чихал на старость…
Кто-то сорвался и улетел.
Кто-то вернулся к трудам и барам,
Бросил корявые якоря.
Кто-то причалил к счастливым парам,
Кто-то к товарищам января.
Пьёт до икоты, глядит понуро,
Портит пространство сплошных картин…
Кто-то отправится с Байконура
В небо с разгона – три-два-один!

КЪЫРЫМ

Крым накрывает зелёным плащом.
Будет не больно, куда бы ни шёл.
Морю себя, как страницу, открой.
Звёздное небо лежит над горой.
Лик византийский, армянский хачкар.
Тонкий узор можжевеловых чар.
Пчелы Чембало сплетаются в рой.
Звёздное небо лежит над горой.
Место, где ждут – у Биюк-Кара-Су,
В сказочном, чёрном, немолчном лесу.
Дымный костёр и валежник сырой…
Звёздное небо лежит над горой.
Без багажа, без руля и ветрил
Просто шагай, просто в небо смотри.
Мчат над стеной нескончаемых гор
Лошадь и всадник, Мицар и Алькор.

БОГАТОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

В моём придуманном городе что ни день выпадает снег.
Прилетают на счастье голуби, ангелы и синицы.
Пара божьих коровок по бумажной ползёт стене.
Письмоносец-паук посулил – всё растает и прояснится.
Смотрит в небо волшебник. На табличку «запрещено»
Выпускает из старой трубки колечки дыма.
Дремлет в башне ажурных окон ничей щенок.
Видит яростных рыцарей и осаду Ерусалима.
Продавщица фиалок рисует цветы, смеясь,
И на площади дарит несуществующие букеты.
Колокольчик прозрачный качает печаль моя.
Не дождаться ни всадника, ни золотой кареты.
Даже дудочник не задержался у белых стен –
В опустелых подвалах ни зёрен, ни старых книжек.
Где-то морщится море и полнится солнцем степь.
Здесь всё призрачно – арки, пролёты, ниши.
Всё придумано – звёзды, флюгеры, сказки пустых страниц.
Все однажды смоют и скинут в железный ящик.
Город «нет и не будет». Город «не обернись»…
И только снег на крыши сыплется – настоящий.

БАЛЛАДА СМЕЛОСТИ

Я умею то, что никак не дается жёнам.
Это разница между голым и обнажённым.
Это пропасть между бесконечным и беспредельным,
Между плотью Христовой и просто телом.
Я сжигаю мосты, потому что сама сгораю.
Я не райская, не первая, не вторая,
Не Лилит, не Ева, не Марфа и не Мария,
И не та, о которой в церкви не говорили.
Я лишь нежность, что стала сильнее звериной силы.
Я лишь горсть земляники на испачканном дне корзины.
Лёгкий пепел и тающее во рту дыханье,
Две монеты древней и самой последней дани.
Да, до смерти и дальше, через реку, ползком в посмертье.
Посчитайте, честные мытари, всё измерьте –
Неподвластна искусной истине фарисейской,
Я живу как жаворонок – не ворошу, не сею,
Не варю, не верчу избушку, не знаю правил,
Не тону ни в воде, ни в кипящей шоссейной лаве.
Стала словом – а может быть, слово – мною.
Исторгаю горячее, скверное, нутряное.
…На душе – полюбуйся – полынь, череда, душица.
За душой – снег идёт и падает и ложится…

ХОРОШИЙ ВОПРОС

Меня спросили на вечере – где мои стихи о любви?
Где романтика, розы, яблоки и хрипучий больной надрыв?
Се ля ви, дорогие зрители, эту кнопку не надавить.
Я показываю красивое, белых кошек и толстых рыб.
Я рисую гористо, крымово, в сине море макаю кисть.
Я учу караимский, греческий, вавилонский и никакой.
Я балладник, неладный, истовый, феерический баталист.
Собираю слова в словарики, пробиваю доску строкой.
Я умею молиться, плакаться, бить наотмашь в колокола.
Обнимаю за шею лебедя, уговариваю лететь.
Я ложусь поросёнком розовым на накрытый квадрат стола.
Я кажусь неуместной молнией в царстве пуговок и петель.
Я всмотрелась в глаза безумию, перевесилась через край.
И в душе ни цветка, ни искорки, ни осьмушки от половин.
Тусклым солнцем больничной лампочки пересвечена конура.
Виновата ли, что не дышится, не бормочется о любви?