ЛЮДМИЛА ШАРГА

Из цикла «Линия фронта проходит по линии жизни»

***

Память, память, ты не сыщешь знака…
Николай Гумилёв

Вряд ли что-то измениться может,
коль не изменилось до сих пор…
Кто-то очень на меня похожий
входит в мой осиротевший двор,
входит в сонный полумрак прихожей,
открывает дверь моим ключом,
ну а я – без голоса, без кожи,
ну а я – как будто – ни при чём.
У слепого зеркала в прихожей,
задержавшись, поправляет прядь
кто-то очень на меня похожий,
только не могу его узнать –
недоступен, будто отгорожен
от меня невидимой стеной,
кто-то очень на меня похожий
в мир вошёл и притворился мной.
Светлое пятно на тёмном фоне
чёрный заволакивает дым…
Кто-то говорит по телефону,
отвечая голосом моим,
Гумилёва перед сном читает
в бледном свете мартовской луны
и ложится спать и засыпает,
видя сны мои… цветные сны.
Утром просыпается счастливый,
варит кофе, курит у окна.
В сонный город входит торопливо
южная капризная весна,
и бежит, волнуя кровь, по венам
ласковое первое тепло,
и привычно долгий вой сирены
режет день, встающий на крыло.
Мой прохожий, на меня похожий,
я тобою до войны была…
....только змеи сбрасывают кожи,
мы меняем души, не тела…

***

Ты повторишь: мой Бог – поэзия,
я выше этого, я – над,
но полоснёт по сердцу лезвием
прицельно. Нет – не наугад.
На миг ослепнешь от отчаяния,
окаменеешь от беды,
покажется ещё печальнее
и горше вкус живой воды,
воды поруганной, отравленной,
вобравшей боль смертей и бед…
Ты говоришь и пишешь правильно,
не замечая букву «zет»…
Пиши, молчи… глядишь – получится
скользить по краю полумер,
но из могил восстанет буквица –
поруганная буква «хѣр»,
из праха азбуки обрезанной,
что болью в памяти течёт.
и полоснёт крест-накрест лезвием,
твой – личный – открывая счёт.

***

Глазницы её пусты –
ни радужки, ни зрачков,
но она смотрит,
она неизменно смотрит
глазами убитых детей,
женщин и стариков,
и эхом оборванных струн
молчит в опустевшем кофре.
Смотрит глазами солдат –
чья кровь не стала вином;
восстаёт с самого дна –
…господь, ты меня оставил…
крик пастуха и взгляд –
да есть ли у бездны дно? –
Кто был тебе сторож… брат?
Как тебя звали? Авель?
Видишь, бежит лоза
из пустоты глазниц,
по осени виноград
снова нальётся соком…
Не отводи глаза –
над тысячью тысяч лиц
мечется лик того,
кого называли равви…
Видишь, всходят цветы –
из бездны – с самого дна,
ты прикрываешь глаза,
но никому не скрыться
от взгляда глазниц пустых
той, чьё имя – война,
в них наши с тобой имена,
в них наши с тобою лица…

***

Ну и время – ни смолчать, ни охнуть,
вздохами печали не измерить…
Книгами заложенные окна,
книгами заложенные двери,
книгами заложенные души –
где рванёт – неведомо и Богу,
книгами заложенные уши
не спасут от внутренней тревоги.
Книгами заложенное сердце…
жили в книгах – и неплохо жили.
Что там на сегодня… Бунин? Герцен?
А своих не хватит – так чужими.
И на тёмных окнах, как на страже,
русская лежит литература,
кто-то промолчит, а кто-то скажет,
прикрываясь маскою авгура,
кто-то оборвёт на полуслове
горем продиктованную строчку,
кто-то переждёт войну в алькове –
каждый умирает в одиночку.
Оседлав зашоренных пегасов,
хорошенько засурдинив рупор,
скачут современники к парнасам,
скачут современники по трупам.
Море сложит, ветер вспомнит сагу –
ветер на обломках цитадели,
вряд ли это выдержит бумага,
дай-то Бог, чтоб окна уцелели…

p.s. Книги рассеивают удар и предохраняют от попадания осколков внутрь помещения.
Из переписки

***

…я любила свой двор в разные времена года –
в летней знойной истоме
в обнажённом ознобе обманчивой южной весны
в колыбели осенних туманов
в бесснежии зим
радуясь каждому новому снегу
я любила свой двор в разное время суток
утренний – распевающий на все голоса
эхом шагов на лестницах
россыпью каблучков летящих навстречу новому дню
колоратурой дверей…
самая тихая дверь во дворе – моя
слышу её как раньше
когда ночи были светлы и тихи
когда фонари освещали уснувший двор
когда беглые южные сумерки уносили в ночь
свет оживающих окон
продлевающий золотое свеченье заката –
час поэтов художников и фотографов –
проходящий мгновенно
я ловила золотое сечение раз или два
и была счастлива…
вчера выглянув из окна увидела двор
в довоенных сумерках
показалось – сейчас зажжётся фонарь
станет уютно как было
я усну и проснусь в Час Кота
увижу луну уходящую за окоём и снова усну.
……взвыла сирена. ослепли окна. двор погрузился в спасительную темноту.
«как было» – втоптано в землю
разорвано в небе
перечёркнуто разносчиками имперской заразы
адептами «скреп» и последней буквы латиницы –
живучим обломком хакенкройца
просится более ёмкое слово – обсценная лексика нынче в ходу
но до отбоя воздушной тревоги надо
закрыть окно
опустить синие шторы
и соблюдать тишину…
…золотое сечение сумерек сжалось от воя сирены
света внутри остаётся на несколько дней…

***

В письме твоём тревога между строк:
«…пока не поздно, уезжай… спасайся…»,
и рвётся память за стежком – стежок,
и ненависть растёт – как ни старайся.
Ты пишешь мне, что надо бы остыть,
что это трата времени пустая,
что не любовь в стихах моих – кресты,
что молишься и плачешь их читая, –
напрасно я кричу до хрипоты,
а выживёт лишь тот, кто отмолчится –
кто беспристрастен.
И растут кресты,
кресты по обе стороны границы.
Неторопливо жизнь твоя течёт –
весною дышит пригород Парижа,
а мной давным-давно потерян счёт
стихам, крестам и слову – ненавижу.
Допью твоё молчание до дна –
до прошлых дней – опавших, словно листья,
пойму, что не окончится война,
пусть даже отзвучит последний выстрел,
пусть каждый день – за сто, и жизнь пуста,
со счёта сбилась… сколько это длится.
Кресты по обе стороны границы.
Идёт война – и нет на ней креста.
Всё меньше света и всё меньше лиц
из прошлого – из жизни довоенной,
я просыпаюсь не от пенья птиц –
от страшной тишины перед сиреной.
От лампы круг на письменном столе,
замкнулся день твоим письмом вчерашним…
Ты на чужой – я на своей земле,
а здесь и жить, и помирать не страшно.

***

Мне сказать тебе нечего
на прощанье, почти…
Чёрной меткой отмечено
это время. Прости.
Это время, где залпами
по священному бьют,
где расстреляна заповедь,
что шестою зовут.
Из пространств бесконечности
выбрать можно одно,
будем раны залечивать
где кому суждено.
Перелётная скиния
не для всех, не для всех…
Мне – заклятье лемкини и
лунница-оберег.
Не в укор тебе сказанных –
никому не в укор –
бесполезными фразами
оборву разговор.
И в каналах Венеции
будет эхом звучать
«Пиккардийская терция»
…плыве… плыве кача.
Грусть прощального вечера
стихнет, мой визави.
Мне сказать тебе нечего
на прощанье.
Живи.

***

Маленькой Кире,
погибшей при ракетном обстреле Одессы
24 апреля 2022

Она не верит ничьим рукам,
но верит саге дождей,
моя – последняя из могикан –
последняя из орхидей…
Когда заглядывает луна
в ночной полумрак квартир,
мне открывается из окна
её – параллельный – мир.
Она не плачет по пустякам,
с любою бедой «на ты»,
но от малейшего сквозняка
сбрасывает цветы.
Звучит в предутренней тишине
не заданный мной вопрос
о лютой ненависти, о войне
Алых и Белых Роз,
о том, как стала земля канвой
для вечных кровавых жатв,
о том, как в узорах цветочных войн
людские судьбы лежат…
Она не верит людским рукам –
кровавым рукам вождей…
моя последняя из могикан –
последняя из орхидей.
Их было пять на моём окне –
а выжила лишь одна,
ей снились сны о другой войне,
а здесь наяву война,
и заглушает сирены вой
незаданный мной вопрос,
ответом – выпущенной стрелой –
становится цветонос,
и спящие лепестки дрожат,
как души невинных жертв…
Луч света, Кирия… госпожа…
Покоя твоей душе.
Невинной кровью палач кропит
оборванную весну…
Не просыпайся. Поспи… поспи.
И я, может быть, усну,
и вновь привидится, что в руках
моих не струны дождей,
цветок последней из могикан –
последней из орхидей.

***

Заплетало утро облака
в спутанные солнечные пряди,
выводила детская рука
пёрышком в распахнутой тетради
под раскаты взрывов: Нет войне.
Миру – мир.
В недолгой тишине не было весны.
Была война.
Становились чёрными чернила…
Школьный дворик – братскою могилой,
чёрным солнцем – чёрная луна,
лишь напоминаньем о весне
были птичьи трели в вышине.
Не было войны.
Была весна.
Птичьи трели скрещивали шпаги,
прибивала к берегу волна
маленький кораблик из бумаги –
сложенный линованный листок
из тетради по чистописанию,
белый лист – последний лепесток –
так и не исполнивший желание,
сохранивший в память о руке
слово «мир» в оборванной строке.
Не было войны – была весна,
наяву или во сне – неважно,
поднимала до небес волна
череду корабликов бумажных –
белую флотилию рука
уводила вдаль – за облака.

***

– Какой платок? – шептала Маргарита, подымая и опуская руку.
– С синей каёмочкой платок.
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Какая война, – говорит она, – нет-нет.
Любимый прислал посылку, сказал – трофеи, –
волшебное одеяние сказочной феи…
зелёное платье – шёлк,
серебро – анклет.
Нет-нет – говорит она – у меня весна,
и новое платье цвета мятной пастели…
На смятой, хранящей тепло тела постели
кричала чужая жизнь из чужого сна.
Она приближается к зеркалу и… дрожит,
и зеркало разлетается на осколки –
чужое лицо в отражении – незнакомка.
И волосы… волосы цвета спелой ржи.
Нет-нет – говорит она и бежит к окну,
но вместо окна зияющая глазница.
…мне всё это снится, – кричит она – просто снится –
откуда бы взяться такому страшному сну.
От платья на коже рубцы – как от вериг,
и в каждом осколке взгляд – уводящий в бездну,
ни выхода нет, ни входа, и дверь исчезла…
но только она всё бежит и бежит к двери,
ища пробуждения от чужого сна,
кричит в телефон и плачет: ты её видел?
Скажи мне, чьи это вещи и кто она?
Мне их подают, как платок подавали Фриде.
Я снова вчера посылку дотла сожгла…
Жива эта женщина, или… тобой убита?
Как звали её?
Сумрак выдохнул: Маргарита.
И тлели обрывки жизни чужой по углам.
Зелёного платья шёлк,
серебро – анклет,
посмертное одеяние мёртвой ведьмы.
И пахло то свежей кровью,
то старой медью,
и дымный ложился свет
на кровавый след.
.....................
Не выйти в сад воспоминаний
и не дотронуться рукой…
Там звёзды светят именами
давно ушедших на покой,
и позабыв земные муки,
опять стремятся в чьи-то руки
упасть и заново начать,
срывая памяти печать.
Но сходятся земные вёрсты
в версту небесную одну,
и снова яблоки и звёзды
летят в ночную тишину,
в подлунные седые травы,
не для забвенья и забавы,
а потому что вышел срок
…десятку слов
…десятку строк